Слетел с коня, а старуха и вовсе к земле прижалась, трясется вся.

– Мать… – всадник подошел к ней, склонился, прикоснулся к спине.

В Айтулин словно демон вселился. Она подняла голову, осыпала гостя руганью, а сама подолом камни прикрывает, да неловко так. Всадник нахмурил брови. Из-под шлема капли пота стекают, щеки красные от ветра. Заметил он добро, сощурил свои и без того узкие глаза, усмехнулся.

– Так ты гостей привечаешь… А что там прячешь, а, мать?

И толкнул Айтулин. Она завалилась назад, ноги выпрямились, подол задрался, камни рассыпались.

Второй всадник слез с коня. Улыбается во весь рот.

– Что ж, раз ни кумыса, ни воды нам не дали, хоть этим насытимся!

Он наклонился к кошме, потянулся к сокровищам. Айтулин заголосила:

– Не смей! Не твое это! Джаркын! Каныкей! Сюда скорее, сюда! – выкрикивает имена, будто где рядом ее муж, ее сын, сейчас придут на помощь, защитят, а непрошеные гости оглянулись вокруг и смеются, понимая, что старуха пугает их. Только старый охранник попытался отогнать воров, за что и получил пинок, от которого отлетел в сторону.

Собрали они все камни, вскочили в седла, развернули коней. Старуха уцепилась одной рукой за попону, а конь, пришпоренный хозяином, поднял заднюю ногу, и пришлось его копыто прямо ей под дых. От острой боли Айтулин вскрикнула и упала. Всадники переглянулись и ускакали так же стремительно, как и прибыли.

Айтулин глотнула воздуха в последний раз и ее сердце остановилось. Потухающие глаза отразили белые облака, плывущие к озеру из-за гор. Расслабленная ладонь разжалась: пустая, она могла рассказать только о нелегкой жизни простой женщины, так и не нажившей добра, о котором мечталось.

Ночь погрузила мир в тишину. Редкий всплеск волны у берега, едва различимое вдали дыхание гор не мешали ее господству, напротив, они оттеняли ее, тонули в непроглядной вязкости. Безмолвные звезды украсили полог ночи мерцанием, луна бросила серебристую дорожку на подрагивающую гладь воды…

Джаркын очнулся от глубокого сна. Не открывая глаз, прислушался. Тишина… Собака подвывает. Теплое одеяло защищало старика от холода, но хотелось ему живого тепла. Он пошарил рядом, удивился, что старухи нет. Открыл глаза, но в темноте, лишь самую малость разбавленной лунным светом, который проникал в юрту через отверстие в потолке, разглядел только очертания вороха одеял и все.

Джаркын приподнялся на локте, камень скатился с его груди. Вспомнил старик все, что с ним произошло, и невнятная тревога охватила сердце.

– Айтулин, – позвал он, вглядываясь в серый абрис двери, подсвеченной луной.

Ни слова, ни вздоха в ответ. Куда подевалась? Неужто сбежала?.. Джаркын поперхнулся. Зачем? Да что такое в голову лезет?! Совсем спятил на старости лет! Старик поднялся. Камень, что привиделся ему во сне лягушкой, оставил под одеялом. Пусть полежит! Куда ему отсюда деться!

Кряхтя, нашарил Джаркын стоптанные кауши, что всегда стояли у порога – не сапоги же натягивать, чтобы до ветру сбегать? – и толкнул узкую приземистую дверь. Ядреный воздух ударил в нос. Старик с наслаждением потянул его в себя. Сейчас он чувствовал себя бодрым, как никогда! И холод ночи только освежил, как в молодости… Да где же старуха?..

– Айтулин! – позвал громче, поводя головой вокруг.

Лунная дорожка мерцала вдали. Драгоценные камни неба зависли над миром, словно решая, падать им или еще повисеть. Старик поднял кошму, лежащую рядом, удивился, что валяется. Мешок свалился с нее. Недоумевая, Джаркын оставил кошму и поднял мешок. Пустой… А где камни?.. Сердце обожгло огнем!

– Айтулин! – во весь голос закричал он.