Старик крепче ухватился за корыто и, кося глазами на свои сокровища – как бы не смыло! – погреб к берегу.

…Разноцветье слепило глаза! Старик прищурился, обвел взглядом окрестности и чуть не задохнулся от охватившего его волнения. Вокруг, насколько хватало обзора, расстилалась долина, усеянная драгоценными камнями. Они лежали кучно и по отдельности, крупные и мелкие, сверкающие гладкими сколами и матовые, словно запеченные в печи. Слитки золота и серебра глыбами торчали в зарослях самоцветов – сапфировых, алмазных, рубиновых, изумрудных. Старик и названия их не знал, но одно было ясно: попал он в сказочную долину! Не удержавшись от соблазна, он наклонился, зачерпнул горсть камней, поднял к глазам. Но камни недовольно заворочались, зыркнули острыми лучами, ослепили глаза. Старик испугался, высыпал камни под ноги. Ветер подхватил их и понес радужный хвост к горизонту. Падают камни из него на лету и превращаются в диковинные образы. Гранаты кровью разбрызгиваются, сапфиры синими конями скачут, жемчуга красавицей обернулись. Жеманится она, смотрит кокетливо. Но стоило старику протянуть руку, как со смехом убежала. И вместо нее вдали появился обнаженный мужчина: бородатый, мускулистый, с посохом в руке, а на том посохе сокол сидит. Сверкнули глаза зоркой птицы изумрудами, и зеленая дорожка пролегла от них к старику. Хозяин сокола, заметив его, подался вперед, сделал шаг и простер руку в сторону. Старик упал на колени. Суровый взгляд приковал его – головы не опустить! Смотрит прямо в душу, а от руки его дорога побежала – далеко, за горизонт… Старик вглядывается, трет подслеповатые глаза и вдруг слышит у самого уха: «Ква-а-а». Щурясь, поводя головой так, чтобы лучше видеть, смотрит он на свое плечо, а на нем сидит лягушка. Чудная! Наполовину красная, сучит задними лапками, а передние исходят цветом: то желтыми становятся, то зелеными, а то и вовсе побелеют. Лягушка тоже на старика глазеет. Да как квакнет, широко открыв зеленый рот! Старик даже ее каменные внутренности рассмотреть успел! А лягушка не унимается. Завела свою песню и переползает на грудь. Старик не то чтобы испугался, но почувствовал отвращение к скользкой твари. А она снова раскрыла рот, и вместе с кваканьем вырвался из него сноп света! Старик едва не задохнулся, открыл рот и… «ква-а-а!» раздалось из его горла. А лягушке, видать того и надо было! Приникла она к груди, зеленую морду подняла выше и вытягивает из нутра его дыхание, а все ее каменное тело пошло всполохами: красными, желтыми, зелеными…

– А-а-а, – стон вырвался из открытых уст.

– Джаркын, Джаркын, – всхлипывая и поглаживая мужа по груди, причитала старуха, – очнись, Джаркын, что ж я без тебя, как я одна-то… Джаркы-ы-ы-ын…

Собственное имя отдавалось в голове глухими ударами. Старик слышал плач и силился открыть веки, казалось, сросшиеся меж собой. Так и не справившись с ними, он простонал и выпростал руку из-под одеяла.

– Что, что? – всполошилась жена. – Молока дать, а? Попей, попей, Джаркын, полегчает! Наша козочка, сам знаешь, на вольных травах гуляет, молоко у нее хорошее, мертвого на ноги подымет!

– А-а-а, – хотел Джаркын сказать, что дура жена, что он и не собирается умирать, а вместо слов только стон, и кашель из самой глубины груди, с клокотом подобрался к горлу, перекрыл его.

Старуха поднесла чашку с молоком к губам, влила немного. Теплая жирная струя соскользнула в рот, согрела горло. Дышать стало легче.

– Айтулин, – прохрипел старик, – дай… – кашель прорвался, не дав договорить, но сил хватило поднять руку с растопыренными пальцами.