Эта ночь обещала быть теплой и сытной. У костров, устроенных неподалеку, умелые повара готовили ужин. Аромат жареного мяса разлетался по округе, щекоча нос и возбуждая аппетит. Слышался веселый говор людей, предвкушающих скорый ужин. Что надо человеку в дороге? Хорошая обувка да сытная еда! Человек, как любой зверь, нуждается в еде. Нет ее, так и мысли только о ней. А как набил брюхо, так и жизнь краше! Ленивым становится человек, расслабленным после еды. Но это беспокоит его только в момент опасности. Тогда все довольство враз пропадает. Жизнь куда ценнее еды! Пусть голодным, но лучше идти по дороге, чем сытым, но лежать бездыханным в пыли. Джаркын давно это усвоил и потому не ослаблял внимания, хоть в животе и урчало, а нос сам собой ловил вкусные запахи. Что ж, повезло ему! Видно, Тенгри ведет его, и туда, куда нужно. Только плач девушки, то тихий, как стон, то громкий и берущий за душу, не давал покоя. Страдает, бедная, а у него за пазухой лежит избавление от страданий. Как быть? Разве кто поверит ему, оборванцу, что лягушка избавляет от хвори? Засмеют, а то и побьют. Но ведь не зря он здесь? Не зря Тенгри привел его в это ущелье как раз тогда, когда случилось такое несчастье?!

Не в силах больше молча сидеть и слушать плач, доносившийся из шатра принцессы, Джаркын встал. Пока ночь еще не поглотила весь свет, и только серая вуаль опускалась с неба все ниже и ниже, конюх мог разглядеть, что шатер, где страдала несчастная, соткан из красной шелковой ткани, колыхающейся мягко натянутыми полотнищами на крепчающем вечернем ветру. «Снизу полог можно приподнять, – подумал Джаркын, – и тихо вползти внутрь. А там видно будет. Положу лягушку в изголовье и уползу назад. А потом? Как я потом ее заберу?.. А! Потом и решу, как!»

Оглядевшись вокруг, он запахнул халат, и кругом, будто идет в другую сторону, пошел к шатру принцессы. Пока он плутал, посматривая, не следит ли кто за ним, тьма сгустилась и ночь зажгла светильники в небе. Они горели ярко, но земле не доставалось их света. Разве что полюбоваться и все! Главного светоча ночи сегодня не было видно. Тенгри спал, утомившись от трудов своих. А человеку его сон оказался выгодным.

Подобравшись близко к шатру, Джаркын упал на землю. Он зашел с тылу. Стражники, стоявшие у входа, не заметили нового конюха, да и ухо вылавливало в общей суете стойбища горестные стоны страдалицы, прерываемые монотонным бормотанием монаха, усердно молящего Просветленного о благополучии мира, частью которого является каждый человек – и принцесса тоже.

Джаркын подполз к шатру и приподнял полог. Узкие глаза посланца Тенгри сами собой сощурились до щелок от света, неожиданно ударившего по ним. Джаркын приткнул края полога к ушам, чтобы снаружи никто не обратил внимания на узкую полоску света, вдруг появившуюся у шатра принцессы. Привыкнув к свету, исходившему от чадящих масляных светильников, приглядевшись, он увидел спину монаха, склонившегося к синей фигурке божества, безучастно прикрывшего глаза гладкими веками.

«Не видит и не слышит он тебя!» – решил Джаркын относительно Просветленного, который, как и положено, пребывал в нирване, нимало не проявляя внимания к терзаниям молодой женщины, лежавшей рядом на пышных подушках. Разве что аромат благовоний, медленными струйками поднимающийся к широким ноздрям божества, все же вернет его из божественной Шамбалы и обратит вселенское добро и любовь на страдалицу! На то и уповал монах, с губ которого монотонно слетали слова молитвы: «Тадьятха омммм беканзе беканзе…»9

Джаркын уже привык к свету и, забыв об опасности, разглядывал мраморное лицо девушки, обрамленное кольцами растрепавшихся кудрей. Но в отличие от кудрей хозяина каравана, девичьи были нежными и светлыми, впитывающими свет лампы, как пожухлые травы цвет зари на закате дня. На лбу принцессы лежал кусок желтого шелка с начертанными на нем письменами. Ниже виднелись поддергивающиеся упругие веки, густо обрамленные частоколом ресниц. Джаркын невольно залюбовался девушкой, но с ее губ вновь слетел стон, от которого сердце старика сжалось в груди. Служанка сидела вполоборота к Джаркыну и покачивалась туда-сюда, не прекращая поглаживать руку госпожи, будто это могло принести ей облегчение. Она сочувствовала принцессе, понятное дело, но сейчас мешала. А как увидит чужую голову в шатре да в такой невозможной близости от царской дочери!