«Не обещай того, в чём не уверен», – махнула она рукой.

– Я уверен.

Рогнеда посмотрела в яркие зелёные глаза сына старосты.

«Отчего я прочь его тогда отослала?» – думала северянка, видя, что Ивар встаёт совсем близко к ней. – «Отойти или позволить?»

Самайн, суд, пожар – всё было важным, всё было страшным. Только вот сердечко девичье билось совсем другими вопросами: «Кто ты? Где ты? Ты ли? Тот ли?»

И Рогнеда не отошла. Она позволила Ивару взять себя за плечи сильными мужскими руками, позволила прижаться лбом к её лбу.

От сына старосты пахло пряно, маняще.

Когда Ивар легко коснулся губ Рогнеды, северянка краем глаза заметила рядом движение.

Ей показалось, что меж домами сверкнули жёлтые лисьи глаза.

Рогнеда вмиг отпрянула от Ивара и бросилась в избу.

Сердце у неё бешено колотилось, щёки горели, и отчего-то чувствовала себя северянка обманщицей. Вина лежала на сердце, будто, подпустив сына старосты, она предала кого-то, кого ещё не знала.

Рогнеда быстро легла на постеленные ей шкуры и закрыла глаза.

Мимо тихо проскрипели сапоги Ивара.

Северянка знала, что он смотрел на неё. Чувствовала всем своим существом, но вида не подавала.

«Дура», – мысленно корила она себя до тех пор, пока не погрузилась в тяжёлый, душный сон.

Судьи

У колодца собралась вся деревня от мала до велика. Такое случалось только в ночь Самайна, да во время гуляний на весенний Бельтайн.

По правую руку Рогнеды стоял староста, по левую – Ивар.

Локка тяжело опирался на брусья колодца и иногда сдавленно кашлял в выданный женой старосты платок.

Рогнеда смотрела прямо перед собой, стараясь ни с кем не встречаться взглядом. У неё тряслись руки, потели ладони, и липкое предчувствие поднималось от спины до шеи.

– Судьбу решаем здесь нынче, – начал староста, внимательно заглядывая в лицо каждого из жителей. – Рогнеды, дочери Локки, кузнеца. Той, что нарушила древний обряд и едва не прервала Песнь, подвергая опасности не только себя, но и всю деревню.

Люди подняли крик.

Кто-то просто бранился последними словами. Пара баб шипели: «Выгнать к чертям да к зверью лютому!»

Иные просто орали до кучи.

И все затихли, едва староста поднял руку.

– Что скажешь, дочь Локки? В праве мы тебя обвинять, али ложью покрываем?

Рогнеда беспомощно посмотрела на старосту, и развела руками: «В праве».

– В праве, – перевёл Ивар, стоящий ровно, как натянутая тетива.

Толпа снова зароптала.

– Значит, судить будем по совести, – прогремел староста. – Но, люди мои, теперь к вам обращаюсь. Не думайте, что ослеп и оглох я от прожитых лет. Нет. Вижу ясно всё, что в деревне творится, и не потерплю противного богам бесчестного убийства. Тот, кто устроил, поджёг, я к тебе обращаюсь. Дознаваться не буду, но хочу, чтоб уяснили все: суд будет честным, а приговор соразмерным деянию.

После этих слов все замолчали. Только одна баба, которая всех коров деревни у себя держала, вышла чуть вперёд и пискляво заголосила:

– Что тут судить, батюшка? Законы наши древние гласят, что того, кто деревню угрозе подверг, изгнать надобно.

– Дело говорит! – поддакнул кто-то из толпы.

– В шею чужаков гони, как пришли, так пусть и уходят!

– Мы и без кузнеца сдюжим…

– Прочь пошли.

– Тишина! – рявкнул староста.

На этот раз разгоряченные люди затихли не сразу, и Рогнеда невольно поёжилась, понимая, что на её стороне, кроме отца и, может, Ивара, больше никого нет.

– Зима наступает, – заговорил сын старосты, шагая вперёд. – Выгоним кузнеца с дочерью, и обречём их на верную гибель. Даже через горы не успеют перейти.

– Да и пусть! За разрыв круга костров на месте надо было забивать! – продолжала писклявая баба.