– Как одноногого? – спросил он.

– Так! – характерно, по–осетински, думая, что исчерпывающе, ответил Иса, важно заломив руки за голову.

– Вайнахи есть? – поинтересовался Аллагов, будучи уроженцем Грозного и замкомандира «чеченского» взвода осетинской роты, где один из взводов был укомплектован исключительно чеченцами, как он сам.

Взяв документы, Зазиев заглянул в «жидкие» личные дела новобранцев, собранные в картонные папки–скоросшиватели, в которых мало что имелось – только учетные карточки и автобиографии, – прочитав имя второго.

– Бис Егор Владимирович… Русский, что ли? – предположил он.

– Был же уговор с Ходаром после Сивого, дуй хьун, русских к нам не распределять? – удивился Аллагов, говоря про Ходарёнка. – Походу кончился уговор, да, раз Иса в ярости… – продолжил он.

– Думаю, Иса в ярости из-за… русский к тому же что, одноногий, что ли?

– Может, потом языками потренируетесь, а? – сказал Абулайсов с кровати. – Я чего просил сделать?!

– Уже иду! – поспешил на выход Зазиев.

– Я с тобой! – Аллагов вышел в дверь следом.

Новобранцы карантина копошились в своих рюкзаках, как майские жуки – укладывались на выход. Здесь же в толпе стояли представители рот в ожидании своего пополнения.

Егор привычно был собран, наблюдал как собираются другие, ждал своего, как называют в армейских кругах, – «покупателя». Когда–то ему нравилось наблюдать, как его сапёры собираются в разведку или, наоборот, чистят оружие после боевой задачи – все по–разному, каждый по–своему, но было в этом и что–то общее – бережное, почти любовное, обращение со своим снаряжением – будь то оружие или привычный солдатский скарб. С оружием всё было более–менее понятно – как обслужишь, так и огонь вести будешь, а с имуществом было совсем всё не так просто: любому бойцу приходилось таскать на плечах массу снаряжения, с ним же воевать, а значит требовалось как можно удобнее подогнать и распределить его на себе, разложив по карманам, сумкам, подсумкам и чехлам всё самое необходимое – солдату в бою лишнего имущества не надо.

Самые разные предметы должны были располагаться так, чтобы в нужный момент мгновенно оказаться под рукой – и сапёры следовали его принципу: примерил, подогнал, проверил, подогнал снова. Тогда Егор делал то же самое. То же самое делал и сейчас. Только времени сейчас требовалось больше, вот и поднимался раньше, и теперь наблюдал с края кровати, как это делают остальные, многим из которых, война была уже не по возрасту. Война всегда была уделом молодых.

– Текуев!.. Аюб!.. – громко объявил Зазиев, стоя на взлётке.

– Здесь! – крепкого вида лакец обозначил себя рукою, поднятой над головой с бородою–ширмой, как у президента Линкольна, соединившей оба виска вдоль подбородка.

– Мир тебе, брат! – ответил на отзыв, стоявший позади Зазиева, Муса и, словно его пихнули в спину направился приветственно обнимать новобранца, как это делают все кавказские мужчины, отхватив руками сразу побольше воздуха, будто держат перед собой скрученный невидимый матрац, вероятно для того, представляя, оскалился Егор, чтобы не дай бог не напутать чего и не провести, возможно, первое, что свалится на ум, какой–нибудь борцовский приём.

Зазиев только кивнул Текуеву в ответ, также громко объявив второго.

– Я, – отозвался Бис, подымаясь.

Покрутив головой, Зазиев не сразу идентифицировал в новобранце из тёмного угла инвалида. Бис не показался Зауру одноногим калекой, как отзывался о нём Абулайсов – вполне себе обычный, с руками и ногами, рюкзаком за спиной, поверх головы которого торчала какая–то карбоновая клюшка.

– Это ещё что за радист? – посмеялся Муса, злорадствуя. – Ротный сказал: одноногий… А у этого, вроде обе… – презрительно глядел он исподлобья. – Что скажешь, воин? – безжалостно поинтересовался он, словно речь шла не о человеке в целом, а о босых ногах его и разбитых скисших берцах, которые под покровом ночи увели вороватые соседи по карантину.