На этом Стержнев рассказ закончил. Егор шумно выдохнул, будто вынырнул из воды, где легко дышалось только рыбам, и бесшумно опустил в пустую тарелку алюминиевую ложку, которую крепко сжимал в руке всё это время.

– Блин, товарищ полковник, у меня нет слов! – Егор обеими руками взъерошил свою голову. – Зачем я вообще пришёл и разнылся перед вами? Не понимаю. После такого мне стыдно, что я говорил с вами о страхе.

– Всё нормально, Егор, – Стержнев выпил залпом стакан остывшего чая. – Всё уже в прошлом… Главное, сделать из этого правильные уроки.

Когда Егор вернулся в палатку, все давно спали. Тускло горела настольная лампа, солдат-истопник осторожно, чтоб никого не разбудить, выгребал золу из зольника. Егор потянулся и побрел к кровати.

Утром двадцать третьего декабря на Хмельницкого снова прогремел взрыв. Это был третий за последние три дня фугас, необнаруженный и, понятное дело, необезвреженный укротителями взрывов, – губительная для сапёров статистика, разрушающая ореол их могущества. Ни следов минирования, ни самого фугаса сапёры Биса не обнаружили и прошли мимо. Суетливый противник не заполучив желаемой цели, упустил свой последний шанс – уничтожить бойцов из группы прикрытия, которые отныне двигались согласно инструкции на значительной дистанции друг от друга, не представляя собой групповой мишени. Техника тоже оказалась недосягаемой. Причиной тому стала неудачно выбранная позиция, откуда подрывник намеревался произвести подрыв и видел небольшой участок маршрута. Угол наблюдения искажал представление о реальном положении солдат на дороге и не позволил тщательно прицепиться и произвести дистанционный подрыв, в результате чего фугас сработал впустую. Пока что старший лейтенант Бис радовался тому, что до сих пор обходилось без потерь. Тактика применения радиоуправляемых фугасов стала понятна быстро, так как была примитивна и проста – противник подрывал фугас сразу, не позволяя ни обнаружить смертельную ловушку, ни обезвредить, ни пройти мимо. Выражение 'пока без потерь', расхожее в среде 'одноразовых' как часто дразнили за глаза сапёров, условно являлось высоким показателем успешности.

Бис и Стеклов ходили рядом, нарушали ту самую инструкцию, как заметил бы Егор, но этому ни один не противился – рядом было спокойнее, пусть и в нарушение приказа.

– Мы совсем как камикадзе, скажи? – зевнув, сказал Стеклов.

– Почему камикадзе? – уклончиво спросил Егор и немного поразмыслив согласился. – Ну, может быть, может быть… Хотя, нет, – вдруг передумал он, оглядевшись по сторонам, – не похожи мы.

– Ага, особенно ты! – подначил Владимир. – В зеркало давно смотрелся?

– Ах, ты про это? – догадался Бис.

– И про это, и про то, – подтвердил Владимир, – третий день подряд подрывают! Точно тебе говорю, – камикадзе.

– Читал, что историки до сих пор изучают их, рассматривая через призму культуры, как феномен, – сообщил Егор.

– Ну, а я тебе что? Не феномен? – воскликнул Владимир.

– Ты? С тобой всё ясно: ты, Вовка–дурак, – беззлобно сказал Егор.

– Ха–ха–ха, – звукоподражательно произнёс Стеклов, обозначая смех, – собственная шутка?

Бис снисходительно улыбнулся во весь рот.

– Не хочу тебя обидеть, но с камикадзе всё немного сложнее. Они загадка японской культуры. Загадка японской души. До сих пор никто не разгадал и не понял их сложных чувств. Однажды по телеку смотрел хронику Перл–Харбор, я просто оцепенел от увиденного и поймал себя на том, что испытываю необъяснимый трепет, глубокое уважением и горечь. Смотрел на них и ничего не понимал – люди, которые решились на самоуничтожение – они, как гипноз! Мы тоже можем погибнуть, но отношение к нам другое, – Слюнев нас презирает.