Гортань перехватило оскоминой, Бис только и смог, что кивнул.

Топая избитыми не отдохнувшими за ночь ногами, Егор плёлся в глубине боевого порядка сапёрного расчёта и ежился в лучах утреннего ослепительного зимнего солнца, всё-таки на дворе стоял декабрь. А ещё он горестно недоумевал и безмерно дивился тому с какой вожделенной страстью и словами, мол: 'стажируйся, не теряй драгоценных минут… на раскачку времени нет', его втиснули поутру в железный, замызганный снаружи и вымазанный изнутри жирной кофейной грязью бронетранспортер прямиком из койки, в которой он будто бы и ни разу глаз не сомкнул за всю ночь. Он не подозревал, что слова комбрига об отсутствии времени надо было понимать так буквально. Болезненно обдумывая их и то немногое что случилось за утро, он изредка устремлял свой взор вдаль пока едва его взору не предстала улица, названная именем то ли русского поэта-романтика Василия Андреевича Жуковского автора слов бессмертного государственного гимна Российской империи, то ли его однофамильца – русского учёного основоположника гидро и аэродинамики – Николая Егоровича, поразившая Егора невиданными доселе разрушениями. Огромный спальный микрорайон лежал под ногами в руинах. Но в противность той жути, которую мог испытать человек при виде подобного, Егора напротив охватило радостное возбуждение и необъяснимый восторг. Последствия работы тяжёлой артиллерии потрясали воображение своей зрелищностью. Два десятка многоэтажек рассыпались в прах, будто карточные домики смели с лица земли веником из сорго. Высотою в два этажа повсюду лежали панельные обломки стен, секции с дверными и оконными проёмами, из которых, будто бы человеческие руки, местами свисали, а кое-где тянулись наружу грязными полусгнившими занавесками, а из бетона, словно тощие хрупкие кости рыбьих скелетов, торчали прутья арматуры. Частный сектор из одноэтажных жилых построек, залёгший слева от дороги как солдат перед броском, таинственным образом уцелел и смотрелся как часть города из совершенно другого измерения, из позапрошлого века, когда каменные избы уже не впечатляли, а подобный масштаб пустоты в центре города будь это центральная круглая площадь со старинными зданиями вокруг мало кого приводила в изумление. Улица между тем была пуста. Впереди на пустынном перекрестке, завидев сапёров в бронезащите и тяжёлую колёсную бронетехнику, в разные стороны побежали одинокие фигуры. Подобная суета настораживала – так бегут на свои позиции бойцы разведывательно-диверсионных групп для организации предстоящих засадных действий и их резкие и нервные движения всегда добавляли грядущим событиям беспокойства.

Старательный Егор Бис с предельной точностью и особой педантичностью двигался по центру дороги, выдерживая установленный инструкциями интервал между дозорными боевого порядка, но всякий раз с ним рядом оказывался Толик Кубриков. Егор сторонился его, но тот, как назло, лип к нему с разговорами, как молодой пастушок до своих коров, по-хозяйски подгоняя:

– Что топчешься в хвосте? Нагоняй!

– Иду я, – делал Егор вид, что поспевает, но продолжал держать дистанцию. Шел сосредоточенно, внимательно смотрел под ноги и по сторонам, пытаясь применить знание о демаскирующих признаках минирования и подметить необычное и крайне значимое в окружающей его обстановке.

В декабре двухтысячного, за три недели до наступления нового две тысячи первого года назвать Грозный безлюдным, каким он казался в разгар двухтысячного сразу после январского штурма, было нельзя. Собственно, он и во время штурма не был таким, не был оставлен людьми. И речь не о военных, на каждого из которых здесь приходилось два квадратных метра земли, что вроде как, полчеловека на квадрат, несомненно речь о гражданских. Спустя год сюда, отовсюду, где только укрывались жители Грозного, из соседних регионов, из лагерей для беженцев на территории единственной по-настоящему братской Республики Ингушетии, не отказавшей в гостеприимстве этническому брату, в родные места возвращались люди. Конечно, были и те, кто за время боевых действий не покидали города, среди таких были семьи с детьми и пожилыми родственниками, старики, кому просто некуда было уезжать, кто пережил яростные артобстрелы и массированные бомбёжки авиации в подвалах собственных, а порою чужих домов.