Из низкой дверцы одного из боковых покоев показался шейх, который за время, пока Конан осматривался и любовался новым плащом, успел переодеться и смыть с лица дорожную пыль. Подойдя к киммерийцу, Джагул почтительно-сдержанным тоном сообщил, что уважаемый гость может пройти в трапезную и утолить голод скромными дарами скудной земли Турана, после чего можно будет совершить небольшую прогулку и осмотреть дворцовый сад. Конан согласился и проследовал за Джагулом в пиршественный зал, где взорам его предстало множество изысканнейших блюд в серебряной чеканной посуде, стоявшей прямо на ковре. Джагул провел Конана к почетному месту справа от небольшого возвышения, на котором должен сидеть хозяин дома. Тут Конан почувствовал, как у него засосало под ложечкой. Усевшись на подушки, он обозрел “скромные дары”, оказавшиеся весьма обильными и разнообразными.

Молодой барашек с долькой апельсина во рту, коричневый, лоснящийся поджаристой корочкой, возлежал на огромном блюде подле влажных от вина и сладкого маринада телячьих окороков, нашпигованных бусинами чеснока и круглыми семенами кориандра; горы риса, приправленного шафраном, желтели подобно восходящей луне; жареный миндаль, грецкие орехи, мелкий виноград с сизоватым налетом, изломанные корни имбиря, апельсиновые и лимонные цукаты, овсяные лепешки, с блестками кристаллов соли, множество маленьких, приземистых вазочек, наполненных разноцветными соусами и всякими пряностями, – от этого немыслимого для северного варвара изобилия рябило в глазах.

А вина!.. Конан сглотнул слюну, глядя на бесчисленные кувшины, усеявшие пол зала. Мускатные, сладкие, горькие, выдержанные не одно десятилетие в винных погребах и молодые, еще пахнущие свежесрезанной виноградной лозой, напитки так и манили отведать их великолепного букета.

– А я просто хотел попросить у них воды… – изумленно пробормотал Конан и, устроившись поудобнее, приготовился приступить к трапезе.

Но перед тем, как приближенные шейха начали расправляться с, казалось бы, неисчерпаемым запасом яств, Джагул аль-Баргэми поднялся и, поклонившись гостю, сказал следующие слова:

– О, доблестные мужи и умудренные годами старцы – мои сыновья и братья, о правдивые и преданные советники мои, о верные мои слуги и неусыпная стража, дальние и ближние родичи! Рядом со мной, на почетнейшем месте, восседает наш гость – посланный самим Кемошем для спасения жизни нашей, великий герой, именующий себя Конаном Киммерийским. Высшие силы снизошли к мольбам, и в час бедствия, постигшего род наш, привели мужа сего туда, где ныне покоилась бы тленная плоть шейха вашего, равно как и тех, кто был с ним…

Далее последовало длиннейшее и расцвеченное зачастую не совсем достоверными подробностями описание нападения раваха на караван шейха и последующая битва песчаного червя с героем из далекой Киммерии. Говорил Джагул неимоверно долго, а потому, что никто не смел прикоснуться к пище, пока владыка оазиса не закончил, Конана терзали муки голода, многократно усиленные соблазнительными ароматами, исходившими от блюд, до которых следовало только лишь дотянуться, но проклятый восточный этикет (а нарушение его считалось у зуагиров неслыханным оскорблением), не позволял сделать это. И когда шейх, наконец, умолк, пригубив вина, и дав тем знак к началу торжественной и одновременно поминальной трапезе, Конан ухватил румяный и сочный телячий окорочок и, вцепившись в него зубами, тотчас же забыл обо всем.

Трапеза окончилась, когда солнце уже почти исчезло за острыми вершинами Кезанкии, и Конан подумал, что для того, чтобы подняться на ноги ему сейчас потребуются недюжинные усилия –