Это было не так уж плохо. За эти пару секунд под теплой водой можно было даже успеть побриться одноразовой бритвой, которые все мы везли с собой. И, несмотря на всю их «одноразовость», каждое такое лезвие мы использовали по нескольку дней кряду, потому что запас был небезграничен. Сходить в магазин и купить новую упаковку – о такой роскоши нечего было и мечтать. Поддержание строгого запрета на бороды, который действовал в роте, давалось нам через боль в прямом и переносном смысле.

Мы начали с того, что вырыли отводную канаву для воды, чтобы она не скапливалась грязной лужей под жилыми строениями. Теперь вода должна была утекать на небольшой огород, разбитый местной полицией. Я спрашивал, что за растения они там посадили. Радостные улыбки и жесты, имитирующие курение, сказали мне все, что я должен был об этом знать.

После того как мы прокопали канаву, парни нашли на складе старую, ненужную мешковину. Ее привязали к душевым стойкам, и получилась вполне сносная загородка.

Мыться бок о бок с товарищами – для нас в этом нет ничего необычного, но местные полицейские на этот счет имели собственное мнение. Их неимоверно смешило, что мы готовы вставать под душ по двое, обнаженными, под тонкую струйку воды. Но теперь это зрелище было скрыто от их глаз. Мы не шокировали их, они не смеялись над нами.

Когда все было почти закончено, я поручил довести работу до конца одному из младших капралов, а сам пошел проверить, как там мой бойцовый пес.

Он все еще прятался в полуразрушенном здании в течение дня и появлялся только ночью, у задних ворот. Там он рылся в мусорных мешках в поисках объедков. Я не знал, в курсе ли местные полицейские, что он здесь, но то, что именно они притащили его на базу – в этом у меня сомнений не было.

Пару раз, когда я пытался помешать ему потрошить пакеты с мусором и раскидывать повсюду обертки, он угрожающе рычал на меня. Чтобы спасти оставшиеся мешки – и свои руки – я вместо этого кидал ему открытый сухпаек.

Но вдали от помойки он вел себя совсем иначе. Если мы с ним не виделись в течение дня, он бросался ко мне, когда я шел в радиорубку. С учетом веса килограмм в тридцать, он мог бы запросто сбить меня с ног, если бы захотел.

Поначалу я относился к нему с опаской. Трудно было поверить в его дружелюбие, когда у мусорных мешков он вел себя настолько агрессивно. Но к третьему разу до меня наконец дошло, что он действительно рад меня видеть. И, сказать по правде, я тоже был рад видеть его. Наше подразделение почти не взаимодействовало с местными жителями, потому что мы редко выходили в патрули. И, кажется, на какое-то время этот пес стал для меня воплощением всего Наузада.

Я обнаружил его сидящим среди подсохшей грязи рядом с домом, где он обычно прятался. Он с наслаждением принимал от меня и внимание, и галеты, которые я ему щедро скармливал. Между нами царило полное доверие, и теперь я мог наконец рассмотреть его повнимательнее при свете дня.

На правой стороне морды, под глазом было три глубоких шрама, скорее всего, полученных в прошлых боях. Похоже, ему вообще повезло, что он не ослеп.

Подкармливая пса галетами, я взглянул также на его окровавленное ухо. Выглядело оно хуже некуда, над ним постоянно роились мухи, и я не хотел, чтобы возникло заражение крови. Свободной рукой я попробовал втереть вокруг уха антисептический крем, который был у меня с собой. Я был готов к тому, что мои старания не понравятся израненному псу, но он мирно поедал галеты из моей левой руки и ни на что другое внимания не обращал.

Интересно, в скольких боях он принимал участие? Мне было жаль и его, и других собак за стенами нашей базы, которые постоянно искали объедки для пропитания. Это была тяжелая, недостойная жизнь. Но что я мог сделать, чтобы помочь ему и тысячам других собак в Афганистане?