Степан Захарович: – Я знаю, Клавдия, весьма-весьма начитан. Но… боже мой! Ведь я предупреждал!

Незримая собака по кличке Демофобик с лаем тянет на невидимом поводке за собой Степана Захаровича и кусает за ногу Клавдию Максимовну. Конечно же, Степан Захарович умудрился ткнуть старую знакомую вилкой в ногу. Та, наклоняясь и хватаясь рукой за место укуса, издаёт крик. В нём столько удивления и ужаса.

Клавдия Максимовна (выпрямляется, прихрамывая на левую ногу): – Ой, Господи! Какая-то зараза так больно и внезапно зубами цапнула меня… почти что за бедро. Мне фокусы такие, извините, совсем не по нутру. Вы можете сказать, что происходит? Ведь если б крышу сдвинуло мою, и я мозгами тут же повредилась, не ощутила бы нахального укуса. И этот лай собачий ниоткуда…

Степан Захарович (поспешно садиться на противоположную скамейку, поглаживает рукой ворчащую невидимую собаку, Демофобику): – Ну, успокойся, пёсик, успокойся! Нельзя же так, на всех людей бросаться. Хоть Клавдия Максимовна тупая, не слушает совсем советов добрых, но нападать тебе на старых женщин не надо бы, мой друг. Так некрасиво.

Демофобик радостно, но виновато повизгивает. Клавдия Максимовна, прихрамывая, решительно делает несколько шагов в сторону скамейки, где сидит Степан Захарович.

Клавдия Максимовна (с возмущением): – Возможно, я тупая, я согласна. Но почему, нахальный старикан, вы даму обзываете старухой? В расцвете сил я. Ведь ещё способна с зерном два эшелона разгрузить, а может быть и больше. Вам понятно? Вы уподобились развратной молодёжи, которая погрязла в сексе, в наркоте и пьянстве. Вы аморальны даже в ваших мыслях, неверную оценку мне даёте!

Степан Захарович: – Ну, понесло, вас, милая моя! Если хотите, то возьму слова обратно. Но только вот, пожалуйста, не надо бездумно хаять молодёжь и обвинять её во всех грехах вселенских. Быть молодым у нас теперь опасно – им не работы не дают, не денег, нет жилья… Нет завтрашнего дня! Не каждый может выдержать такое. Ведь не у всех же бабки сердобольны, которые, как говорится, готовы за внучонка пасть порвать любому… на портянки. Будь то даже бандит известный и с большой дороги.

Клавдия Максимовна: – Но, согласитесь, дорогой Степан Захарыч, ведь святости и нравов чистоты у молодёжи нынешней не так уж много.

Степан Захарович: – Видать, забыли вы свою… святую юность, дорогая. Кому вы только не давали… Помню. Вы сексом занимались очень рьяно. Со школьной парты. Нет, я не сужу вас. Но напомнить должен…

Клавдия Максимовна: – Какой вы негодяй! А что напомнить?

Степан Захарович: – Хотя бы то, что я впервые трахнул вас и очень просто, в школьном туалете. Потом мы пригласили друга… Васю. Теперь он, вроде даже, архитектор. Но, правда, спился. Говорят, что умер он от пьянства и от… свинства.

Клавдия Максимовна: – Я про себя плохое всё забыла. Совсем не помню нашей с вами связи. Я церковь посещаю очень часто. А если что и было, то… другое. Романтика! Она… от комсомола.

Степан Захарович: – У нас романтика, а вот у них, у современной молодёжи – разврат (смеётся)! С ума сойти (дружелюбно)! Садитесь рядом! Бобик Демофобик не тронет вас теперь. За это я ручаюсь. Он укусил вас, и сейчас спокоен. Скажите мне открыто, без утайки, болит у вас нога в том месте, где укус. Или уже терпимо?

Клавдия Максимовна (осторожно присаживается рядом с ним, и даже треплет невидимого пса за уши, тот довольно урчит): – Нога болит, горит огнём… безумно. Я чувствую, что мне ещё хромать придётся до райских дней, что нам магнаты строят. Нет, я не правильно сказала. Не строят, а с ухмылкой обещают с трибун больших, с экранов голубых.