Эти дразнящие полуулыбки. Эти взгляды искоса, которые он ловил временами. Эти шутки, всегда язвившие слишком глубоко. Не говоря уж о случайных проявлениях откровенного презрения. Ей нравились его деньги – может быть. Ей нравилось его положение в обществе – разумеется. Ей нравилось, как он выглядит, – без сомнения. Но по сути, эта женщина презирала его.

И такое чувство было для него внове. Джезаль всегда принимал как само собой разумеющееся, что его все любят; он никогда не имел повода сомневаться в том, что он прекрасный человек и достоин величайшего уважения. Но Арди его не любила. Теперь он это видел, и это заставило его задуматься. Не считая челюсти (конечно же), денег и одежды – что в нем может нравиться?

Она относилась к нему с презрением, и он такого отношения заслуживал – и это еще больше распаляло его.

– Очень странно, – уныло бормотал Джезаль, прислонившись к стене. – Очень странно…

Он очень хотел, чтобы Арди переменила свое мнение.

– Как ты себя чувствуешь, Занд?

Полковник Глокта открыл глаза. В комнате было темно. Черт побери, он проспал!

– Черт побери! – заорал он, скинул одеяло и выпрыгнул из постели. – Я проспал!

Он схватил свои форменные брюки, натянул их и принялся непослушными руками застегивать ремень.

– Не беспокойся об этом, Занд! – Голос матери звучал мягко, но при этом нетерпеливо. – Где Семя?

Глокта сдвинул брови, надевая рубашку.

– У меня нет времени для этой чепухи, мама! Почему ты всегда думаешь, будто знаешь, что для меня хорошо, а что плохо? – Он огляделся в поисках шпаги, но не увидел ее. – Идет война, ты же знаешь!

– Конечно, идет война.

Полковник с удивлением поднял голову. Это был голос архилектора Сульта.

– Даже две войны, – продолжал Сульт. – Одна ведется огнем и мечом, другая же война скрытая. Древняя война, идущая уже долгие годы.

Глокта нахмурился. Как он умудрился принять старого пустозвона за собственную мать? И что архилектор делает в его комнате? Сидит в кресле у кровати и несет чушь о древних войнах!

– Какого черта вы забыли в моей комнате? – прорычал полковник Глокта. – И куда вы подевали мою шпагу?

– Где Семя?

Теперь опять раздался голос женщины, но не матери. Другая женщина. Глокта не узнал ее. Он прищурился и вгляделся в темноту, пытаясь понять, кто сидит в кресле. Он различил туманные очертания, но в комнате было слишком темно, чтобы увидеть больше.

– Кто вы? – напряженно спросил Глокта.

– Кто я была? Или кто я есть сейчас? – Фигура в кресле пошевелилась, медленно и плавно поднялась со своего места. – Я была терпеливой женщиной, но я больше не женщина, и мое терпение источилось об острые углы прошедших лет.

– Чего вы хотите?

Голос Глокты дрогнул, прозвучал слабо и неуверенно. Он сделал шаг назад.

Женщина придвинулась ближе и ступила в столб лунного света, падавшего из окна. Она оказалась стройной и изящной, но ее лицо окутывала тень. Внезапный страх сжал сердце Глокты. Спотыкаясь, инквизитор попятился к стене и поднял руку защитным жестом.

– Мне нужно Семя, – произнесла женщина.

Бледная рука скользнула вперед, как змея, пальцы сомкнулись на его выставленном вперед предплечье. Прикосновение было мягким, но холодным. Холодным как камень. Глокта задрожал, глотнул воздуха и закрыл глаза.

– Оно необходимо мне. Ты даже представить себе не можешь, как я в нем нуждаюсь. Где оно?

Пальцы принялись шарить по его одежде, быстрые и уверенные, – обыскивали, прощупывали, забирались в карманы, за рубашку, дотрагивались до кожи. Холодные. Холодные, как стекло.

– Семя? – слабо пискнул Глокта, наполовину парализованный ужасом.

– Ты знаешь, о чем я говорю, калека. Где оно?