Сейчас я думаю, что меня медленно травят. Делают это тайно по приказу моего единственного сына и престолонаследника Абдулмумина. Подозреваю, что меня пытаются уморить ядом, который действует медленно, но неотвратимо. Где-где, а у нас на Востоке много ядовитых змей, насекомых, ярко цветущих растений, но они так ядовиты, что даже приближаться и ним небезопасно. Есть знатоки по ядовитым снадобьям. Отравят так, что ни один табиб не заподозрит преступления – занедужил старый человек и умер в благости. Абдулмумин перед смертью не станет размышлять об убитых им людях, а их столько, сколько волос в моей бороде. Возможно, больше. Мысли эти появились недавно и не дают покоя. Я в своей жизни почти не болел, а сейчас слабость во всём теле, после еды тяжесть в желудке, кружится и болит голова.

Раньше я не подозревал, что голова может так сильно болеть. Хотя самое ужасное в моей болезни – расстройство кишечника. Оно изводит меня пуще головной боли и тяжести в желудке. Поначалу табиб подозревал холеру, но от холеры люди умирают быстро, исходя злым, неудержимым поносом. На меня же он нападает время от времени. Не даст Аллах умереть мне, сидя враскоряку на нуждном горшке, не по-мужски это. Иногда тело моё горит, сам я покрываюсь липким, противным потом, а в другой миг мне становится холодно, толстые одеяла с жаровнями не спасают от частой дрожи. Болезнь вызывает у меня сильное недовольство, я злюсь сам на себя, на окружающих, на табиба и трёх его говорливых подмастерьев. Но я ничего поделать не могу: немочь меня бесит, как надоедливая муха. Она отвратительно жужжит, кружит и норовит сесть на нос, а я не могу её отогнать.

Абдулмумин – любимый и единственный сын. Он с детства знал, что других наследников нет. У меня и моей жены, его матери, не было детей, кроме него. Жена моя, Махд-и Улйа-салтаним, дочь Дин-Мухаммад султана была, по словам придворных, оком и светочем в султанском роду, а для меня единственной женщиной, которую я любил. Конечно, были у меня и наложницы, но лишь одна из них родила дочку. Никого из наложниц я не обидел. Выдавал их замуж с хорошим приданым, как это принято, и за тех мужчин, которые сами изъявляли желание взять себе девушку из моего гарема. Жена моя была не только красива, она была умна, прекрасно воспитана, играла на гиджаке, знала грамоту, умела складывать газели. Махд-и Улйа-салтаним являлась безупречной правительницей на женской половине дворца.

Дочка, рождённая наложницей, в раннем детстве была засватана за индийского падишаха и покинула гарем ещё ребёнком. Я в очередной раз пожертвовал своей кровью для сохранения мира на границах государства и покоя в стране. Злопыхатель скажет: «Легко жертвовать кем-то – лишь бы не собой». Вот и нет. Кем-то, особенно родными детьми тяжело распоряжаться, в этом заключается главная трудность жизни правителя.

Сын с детства отличался жестокостью – не оправданной жестокостью правителя, а бездумной свирепостью избалованного ребёнка, которому всё позволено его отцом и воспитателями. Я был так занят войнами, строительством, реформами и другими важными делами, что не мог вовремя пресечь его гнусные причуды. Многие отцы грешат этим пороком, отнекиваясь от своих детей занятостью. Его воспитатели, мамки-няньки, прислужники и даже аталык Джаккельдиби-эмир чаще всего умалчивали о позорных наклонностях наследника, считая их простым озорством.

Неужели можно считать озорством издевательство над щенком, которому Абдулмумин сначала отрезает уши и выкалывает глаза. Потом поочерёдно отрубает лапы, наслаждаясь визгом несчастного беззащитного существа, заливаясь при этом дурным смехом? А ведь смотрели. И ради того, чтобы наследник не пожаловался отцу, посмеивались вслед безумному хохоту Абдулмумина, уверяя себя, что тот воспитывает в себе с ранних лет твёрдость духа. Мой сын с детства был нечувствительным к боли, да и сейчас такой же. Я никогда не видел, чтобы он плакал, но также не помню случая, чтобы он кого-то пощадил.