Стоять стало неудобно, поэтому я с облегчением опустился на колени и положил артефакт перед собой. Размером с медальон, он был шарообразной формы, помещённый в кожаный мешочек с верёвками.

Убрав всё лишнее, я приступил к обряду. Пять часов непрерывной концентрации и завершающий штрих – окропить артефакт кровью. Я делал на себе надрезы миллионы раз, неужели это последний? В чёрной плёнке червоточины виднелось моё уставшее от земных забот отражение.

«Вот и всё».

Перед тем как провести лезвием по руке, я сказал, глядя сам себе в глаза.

– Живи достойно или умри!

Раз – и багряная вязкая жидкость капнула на Сумеречный Гем. А затем меня дёрнуло, как рыбу крючком, тело подкосилось. Кровь быстрым потоком рванула в новую открывшуюся червоточину, но уже размером с камень.

В мозгу промелькнуло странное сравнение, что в отличие от области вокруг сорокаметровой стены, пышущей жизнью, клочок травы, где лежал камень, вымер моментально.

«Получается, если с этой стороны смерть… то с той – жизнь?»

Крови ушло уже больше половины, и в сознании я был лишь благодаря инстинкту самосохранения: лекарские навыки сами активировали нужные руны, чтобы не умирать, но я всё равно умирал.

Тогда в последний момент в голову пришла совершенно безумная идея. В экспериментаторском порыве я поменял местами версию сознания с Эго на пустышку, предназначенную для вычислительных мощностей. Делать этого категорически нельзя, потому что назад уже не вернёшься – воли у копии нет, она лишь инструмент, как топор или молоток.

Тело моментально потеряло контроль и упало вперёд. Камень втягивал в себя ткани, мясо, кости. Из-за этого труп дрожал в конвульсиях, и в какой-то миг кончик пальца попал за смолянистый полог, и я навсегда покинул свою физическую оболочку.

* * *

– Евгения Никитишна, он опять несёт какую-то ахинею, сил моих нет, – в сердцах причитала незнакомая мне сухонькая женщина с повязанным на голове синим платком.

– Валериановый настой давала? – выкатилась её толстая подруга, трепыхаясь складками, как гармошка с жиром.

– Не пьёт, посуду побил. Буянит ирод.

– Ты про эту дрянь, что всучила мне? Как разговариваешь с архимагом Хессалии, ты, карга старая? Я тебе что скотина, тыкать мне в рот? – женщина действительно была груба и едва не сколола мне зубы кружкой, заставляя пить.

Худосочная баба наклонила голову набок, что-то разглядывая во мне.

– Плохо дело, Никитишна, зови Петра.

– Аничкова?

– Ну, какого ж ещё, не алкаша же нашего Петьку.

– Будет, будет тебе сейчас, архимаг кондовый, тьфу! И за каргу попомню… Марфу Павловну обижать, свою-то тётку, ну что за наказание-то такое? Ох…

Я решительно ничего не понимал, где я. Стоило мне раствориться в темноте, как закружилась голова, и я очутился на деревянном полу какого-то большого дома. Встал, осмотрелся, и тут, шурша юбками, появилась эта новоявленная родственница.

Я только что спас мир от вторжения нечисти, а со мной обходятся как с малолетним идиотом!

– Зови своего Петра, – сказал я, оглядываясь по сторонам, звук собственного голоса резал слух, но я уже понял, что тело не моё, слишком уж молодое. – Может, хоть кто-то вразумительно объяснит, что тут происходит, а то приторно от ваших причитаний.

Женщины переглянулись, одна из них аккуратно показала расширившимися глазами на дверь, думая, что я не вижу.

– Это моя комната? – спросил я Марфу, странные тут имена, однако, та скрестила руки и не смотрела на меня, присев на краешек кровати.

Не дождавшись ответа, я сам сказал вслух.

– Вижу, что моя.

В углу стоял широкий сундук с тряпками, на столе книжка с красочными вензелями и рисунками, а чуть дальше – игрушечная сабелька и конь-качалка. Всё потрёпанное и старое. На полу сор, подоконники в пыли, а пододеяльники и постельное бельё в подозрительных жёлтых пятнах.