– А утром, когда собираетесь на работу, варите? – настаивал Слава.

– Я пью растворимый, – простодушно ответила девушка и пожала плечами.

– Хорошо, тогда попросите Ваш автомат, сварить мне кофе покрепче.

– Вам какой? Эспрессо или американо? – проявив какую-то особенную эрудицию, спросила студентка.

– Любой, – грубо ответил Слава, – тот, что у него лучше всего получается. Я буду вот там, у того окна.

Он вынул купюру, положил ее на стойку и, не дожидаясь сдачи, отправился к своему столику. Присев на стул, он выложил на стол сигареты, но не закурил. Глядя в витрину, он разглядывал проезжающие мимо машины. Так, неподвижно, он просидел минут пять, задумчиво вглядываясь в прохожих. Его раздумья прервала студентка, голосившая из-за своей барной стойки:

– Мужчина! Мужчина! Муж-чи-на! Да-да, Вы, – она утвердительно кивнула головой, когда Слава посмотрел в ее сторону, – Ваш кофе готов!

Поняв, что кофе ему сегодня не принесут, он, нехотя, поднялся из-за столика и направился к юному фрику с мобильным гаджетом в руках. Забрав, аккуратно положенную на чек, свою сдачу, Слава взял чашку с капучино и, не говоря ни слова, сел на свое место.

Вы, когда-нибудь, распускали старый вязаный свитер, сматывая его в клубок? Ну, или шерстяной носок? В далеком, Славином детстве, так делала его мама. Иногда, чтобы полностью перевязать его, добавив разноцветных нитей, а иногда, просто для того, чтобы перевязать пятку, когда носки становились маленькими. Она находила тайный узелок, развязывала его и, дергая за высвободившуюся нить, сматывала ее в мягкий клубок. Слава неотрывно наблюдал, как шерстяная нить, отчаянно цепляясь за петли, хваталась за них тысячами маленьких ворсинок. Как поддавшись маминым рукам, падала на пол серой извилистой волной. Как ряд за рядом, обреченно, таял целый носок, еще вчера считавший себя необходимой кому-то вещью. Иногда, нить обрывалась, но мамины руки подхватывали ее, и, связав разъеденные концы узлом, продолжали хладнокровно укладывать ее в нарастающий моток бесформенной пряжи.

Вам, когда-нибудь, исполнялось сорок лет? Думали ли вы, как становитесь похожими на старый вязаный носок? Присаживались ли вы на корточки, в предвкушении начала конца? Наблюдали ли вы за тем, как цепляясь за обстоятельства миллионами надуманных причин и миллиардами несостоятельных обоснований, день за днем, неделя за неделей, распускается извилистая череда жизненных событий, нить, неминуемо ведущая к концу? То, обрываясь, то завязываясь в новые узлы, превращаясь в то, что мудрецы называют итогами, что в писательской среде принято называть мемуарами, а газетчики умещают в короткие некрологи? Приходилось ли вам по-настоящему переживать? Подушечками пальцев ощущать узелки своей жизни, связанные чьей-то невидимой рукой? Вы, когда-нибудь, держали в руках свой клубок?

Мысли Славы прервал телефонный звонок. Он коротко поговорил с Машей и, оставив нетронутым свой капучино, вышел из кафе.

Он издалека заметил Машу. Ее бирюзовое платье, слегка колыхалось на ветру, изображая легкий морской бриз, над которым, одинокой белой чайкой, парил ее шелковый шарфик. Маша поправила волосы, словно вглядываясь в горизонт, стоя на морском берегу в маленьких туфлях-лодочках. Завидев Славу, она помахала ему рукой и сделала несколько шагов навстречу. Слава ускорил шаг, и они встретились. Он взял ее за талию и поцеловал.

– Я очень скучал, – тихо сказал он и повторил поцелуй, – где ты так долго была?

– Я больше скучала, обманщик, – ответила она и отдала ему кожаную папку с бумагами, оставив себе только бирюзовую сумочку.