– Остальные твари? – переспросил Маг.

Я не стала исправляться. Именно в таком русле двигались мои мысли. Кто ещё бы стал забивать в своего спасителя гвозди на больничной койке. Неблагодарная тварь.

– Тогда, наверное, я ошибся, – неожиданно смиренно признал Маг. – Думаешь, было так просто?

Нет. Я не думала, что пока Венька рос и взрослел, всё выглядело так просто. Думаю, рядом с ним и с ним самим всегда творилась такая чертовщина, что никто и ни за что не разобрался бы. Разве что Маг, если бы не был занят какими-то ещё делами.

Я заставила себя замолчать. Он выглядел утомлённым, отказывался от еды и воды. При всём желании, лучше отложить остальные вопросы до следующего раза. Маг посмотрел на меня с подозрением, убедился, что я не формулирую очередной вопрос, и закрыл глаза потемневшими веками.

Большую часть времени провожу развалившись на грешном стуле. Тело помнит каждую плоскость, ноет. Не выхожу гулять на улицу и в коридор – боюсь Маг проснётся, когда меня не будет рядом. В палате не хожу, чтобы не разбудить его. Ёрзаю, беззвучно вздыхаю. Он спит. Без удовольствия, будто просто убивает время. С профессионализмом киллера. Мне от времени никуда не деться, переношу его с широко раскрытыми глазами и утомлённой неудобным сидением спиной.

Маг проснулся через несколько часов. Время не имело значения, и я за ним не следила. Какая разница четыре или пять, или три часа он спал, если он проснулся таким же неподвижным и серым от непрошедшей усталости. Какая-то не та усталость на него нашла, ничто её не брало. Маг не смотрел в мою сторону. Но меня распирало. Я не могла заткнуть ажиотаж и на успехе предыдущего разговора затеяла сиквел:

– Виноват вампир, который на тебя напал в детстве…

– Что? – он смотрит куда-то в сторону, руки сложены вместе на животе поверх одеяла.

– Думаю, из-за него ты не доверяешь Вениамину… и людям вообще.

Он вздохнул, вперив свёрла глаз в ничем не повинную точку впереди.

– Я не доверяю людям, потому что в пять лет моя тётка продала меня вампиру.

Замираю, от неловкости забывая извиниться. Вовремя разбередила рану, ничего не скажешь, постаралась быть корректной и чуткой.

Он отводит взгляд на окно, молчит.

Если слово «извини» застряло в горле и не желает вылезать, нужно извиниться по-другому.

– Давай… будем говорить начистоту, когда мы наедине.

Предлагаю от чистого сердца, собрав всю волю в кулак и убедив себя, что это не самая страшная жертва в моей жизни.

Он впервые с утра смотрит на меня, хмуро, оценивающе, зрачки большие, постоянно напоминающие, что его боль отчасти моя вина, по большему счёту моя вина.

Левая, не сломанная рука медленно поворачивается ладонью к потолку. Мне казалось, моя жертва не будет принята, и от этого мне было не по себе.

Я порывисто вздохнула и поспешно положила на его ладонь свою, пока не передумал. Его пальцы чуть держали. Совесть решила изгрызть меня на корню, впору было выть и рвать на себе волосы, крича «прости меня!», но извинения застревали в горле, а он их явно и не ждал.

С ним ужасно тяжело, и всё же я чувствовала себя обязанной быть рядом. Меньшее, что я могла сделать в обмен на спасение.

Сжала ослабленные прохладные пальцы предложенной для скрепления договора руки, самую малость. Низкая температура. Несколько дней он плохо ел, но такой ерунде его не довести, другое дело если отсутствие аппетита и низкая температура не причины, а следствия чего-то худшего.

– Ты не устал? – молчание доканывает. Я не могу докучать ему вопросами, ему может быть трудно говорить, просто он не скажет, если так, а опять провалится в беспамятство, как уже было. – А то поспи. Я поправлю подушку.