Несколько воинов встретили последнюю фразу, сказанную громче, одобрительным хохотом. Но уже в следующее мгновение замолчали, перестали скалиться.

Импила собирала остатки мужества в кулак, чтобы подойти вплотную к даарийцу и очень тихо прошипеть ему в лицо:

– Я отрежу тебе те самые мешочки и скормлю их псам, если посмеешь меня тронуть!

Он изменился в лице. Едва уловимая волна восхищения скользнула по его глазам и губам. И все же он велел ей собираться.

Слова словами, а испытывать судьбу Импиле совсем не хотелось. Даже богам не известно сколько терпения может быть у этого убийцы. А в бессмысленном споре это выяснять точно не стоило. Да и в таком темпе она уже к вечеру приедет в Даар и сможет потребовать наказания для этого нахального воина.

Место, которое они выбрали для переправы, оказалось старым мостом. Раньше торговцы переправлялись здесь через Громатуху. Теперь же над бурным потоком остались лишь уставшие доски, погрызанные ветром, водой и плесенью. Исчезающая тень прежнего великолепия. Прах прежней жизни.

Мост жалобно скрипел под ногами, но всё же пропустил путников. Отряд снова повернул на юг и двинулся вдоль берега. Такой маршрут смутил Импилу. Если верить торговцам, Даар находился на востоке от этого моста. Но обсуждать это с даарийцами она не стала. Ей самой было сложно решить, что лучше: скорее избавиться от общества этих убийц или никогда не встречаться с будущим мужем.

***

Командир отряда не спешил нарушать молчания. Он пропустил вперёд двух воинов и дочь вождя, наблюдая за импилайкой. Причёска, казавшаяся замысловатой прошлым утром, уже почти рассыпалась. Отдельные пряди волнами струились по спине и плечам. С наступлением сумерек Импила снова начала зябко кутаться в свой плащ. Хотя она и родилась в Южной долине, дочь вождя явно забыла какими холодными бывают ветра в первую луну Анедиина. Воин с улыбкой вспоминал её напускной гнев. Было забавно наблюдать, как импилайка пытается казаться смелее, свирепее. И неожиданно было узнать, что эта ярость в ней всё-таки есть.

Даариец знал её брата, видел его в бою и не раз. Но в глазах Донго всегда поблескивало только отчаяние. Импила же была решительнее, храбрее, хотя сама едва ли знала об этом. Но за прошедшие полтора дня он успел разглядеть это в ней. И восхищался этим.

Импила рассматривала хмурое небо, зарешеченное ветками сосен. Для ночлега отряд остановился на небольшой опушке. Трое даарийцев ушли в лес, чтобы убедиться в безопасности стоянки. К закату они вернулись, о чем-то встревоженно сообщили командиру.

– Хочешь посмотреть, как устроились люди с Материка? – спросил командир отряда, приблизившись к навесу дочери вождя.

– Они где-то здесь? – Импила встревоженно оглянулась. – Разве это не опасно?

– Нет. Ну, идём?

Дочь вождя решительно поднялась. Вместе они направились в лес. Ветки навязчиво цепляли плащи, били по рукам, будто убеждая вернуться. Наконец деревья расступились, вдалеке показался небольшой частокол. Даариец и дочь вождя, стараясь не шуметь, подобрались к забору. Воин вырвал пару жердей и уступил место Импиле.

В этой деревеньке было не больше десятка наскоро собранных избёнок. Они стояли вдоль частокола, полукругом. По утвари, разложенной вокруг домов, можно было угадать занятия их обитателей: тут жил кузнец, там плотник, еще дальше ткач.

В центре деревни был вбит столб. В темноте с трудом можно было разглядеть мужскую фигуру, привязанную к нему. Внимание Импилы захватило тусклое свечение, исходящее от шеи жертвы под левой щекой. Будто там мерцала звезда.

Из дальней избёнки донёсся шум, крики, и трое мужчин выволокли на улицу ребёнка. Мальчишка сжался от страха. Он тянул руки и на незнакомом языке кричал что-то тому, кто остался в доме. Ребёнка продолжали тащить к столбу. На шее мальчишки также что-то светилось.