Тщетно дьяк Зотов пытался остановить Петра для обучения грамоте: царь не мог усидеть на месте и минуты и, повторив за дьяком новую букву несколько раз, прекращал занятия и убегал из горницы во двор, отчего дьяк Зотов огорчался и прикладывался к бутылке с вином, до которого был весьма охоч.

Зотов, убедившись, что Федя читает всякую книгу весьма бегло, приказывал мальчику прочесть что-либо из «Домостроя» в присутствии Петра и говорил с укоризной: – Видите, Ваше Величество, холоп-мальчик разумеет чтение и письмо, а потому негоже царю не владеть грамотой и быть ниже холопа, – на что Петр отвечал: – Я есть царь, и мое дело приказывать, а бояре и слуги, если надо, и прочтут мне и напишут указ мой, а подпись свою я уже умею ставить, и не смей меня попрекать холопом Федькой – не то прикажу обоим дать плетей.

Дьяк Зотов умолкал от этих слов, а Петр, бросив книжку на пол, убегал на задний двор, откуда слышался истошный крик свиньи идущей на убой: царь Петр любил смотреть на забой свиней, бычков и баранов и наблюдать, как забитых животных свежуют, сливая кровь. Запах свежей крови и вид разделанной туши вызывал в нем возбуждение и иногда, не удержавшись, он подбегал к туше забитой свиньи, вгрызался зубами в окорок и, откусив кус теплого еще мяса, убегал прочь, проглатывая сырое мясо на бегу и утирая рукавом окровавленный рот, удивляя этим своего слугу Федю.

Об этих выходках царя знали все слуги, но никогда не обсуждали поступков царя вслух, чтобы не попасть в немилость к царице Наталье, которая за малейший разговор – укор царю, тотчас отправляла провинившегося в деревню на крестьянскую работу, всыпав плетей на дорожку, чтобы слуга не болтал лишнего.

Жизнь слуги, даже такого золотаря, как Федя, была значительно легче, чем податного крестьянина или монастырского холопа и потому царские слуги никогда не обсуждали между собой поступки царской семьи, хотя все видели и все знали. Эту истину быстро усвоил и Федя, а потому следовал молча за царем Петром, исполняя свои обязанности и ничему не удивляясь и ничего никому не говоря, хотя царь Петр оправлялся и при слугах, и при боярах, ничуть не скрываясь.

Лишь Никита Зотов, на правах учителя и выпив вина, упрекал царя словами: – Негоже царю оголяться на людях и показывать срам: царь должен быть как икона, на которых Господь и Пророки всегда показаны без срама, – на что Петр всегда отвечал разъяряясь и нервно подергивая головой влево:

– Замолчи Никита и не перечь царю, не то накажу и не посмотрю, что дьяк. Пей вино и учи меня грамоте как придется и Федька твой пусть мне читает и показывает чтение, когда я пожелаю, а заставлять меня и указывать не позволю! С этими словами Петр обычно хватал какую-нибудь посудину, что подвернулась под руку, бил ее об пол и убегал прочь, заставляя дьяка горестно вздыхать, а Федю следовать за собой – вдруг придется исполнить свои обязанности золотаря.

Вечерами, в людской обсуждались всякие сплетни и слухи, не умаляющие царскую семью, из которых Федя уяснил, что царский двор перебрался из Кремля в Коломенское из-за смуты, учиненной стрельцами и староверами. Стрельцам снова, как и весной, не давали жалованья, а староверы не желали терпеть притеснений от патриарха Иоакима. Начальник стрельцов, князь Хованский недавно приезжал в Коломенское и целовал крест царевне Софье на верность, но она не слишком ему доверяла, хотя и пришла к власти благодаря Хованскому.

Весной, как и сейчас осенью, случились волнения и смута стрельцов по смерти царя Федора Алексеевича. Стрельцы, с подачи Нарышкиных, провозгласили царем младшего Петра в обход старшего Ивана, что вызвало недовольство в народе и тогда, с помощью Хованского, Иван тоже был провозглашен царем, а Софья стала правительницей при малолетних царях.