Зеленый цвет – цвет торжествующей жизни, цвет Животворящего Духа Святого. В зеленых цветах всех оттенков по древней традиции служат в Вербное воскресенье, в день Святой Троицы и в Понедельник Святого Духа. Это и цвет преподобных – святых монахов, как в высокой степени стяжавших животворную силу Духа Святого.

Голубой, или синий – цвет праздников Пресвятой Богородицы и Сретения Господня (этот праздник считается Богородичным, а не Господским). Это – цвет неба, он символизирует Божию Матерь, вместившую в Своей пречистой утробе Невместимого Бога.

Фиолетовый цвет принят в дни памяти Креста Господня, а также в субботы и воскресенья Великого поста. В нем соединены красный, цвет крови Христовой и Воскресения, и синий, указующий, что Крест открыл всем нам дорогу в небо.

Черный цвет – символ отречения от мирской суеты, цвет плача и покаяния. В облачениях черного цвета совершаются богослужения будничных дней Великого поста.

Нужно заметить, что в разных Поместных Православных Церквах традиция совершать богослужение в облачении того или иного цвета может различаться.

Поговорим об этом несовременном и трудном понятии, без которого нам невозможно будет что-либо по-настоящему понять в Церкви и усвоить от нее.

Без благоговения, без страха Божия (который, по Священному Писанию, есть начало премудрости – Притч. 1, 7; 9, 10) невозможно прикоснуться к благодати, святыне, действию Духа Святого. Это все равно что приходить на концерт, плотно заткнув уши, или любоваться природой с плотно завязанными глазами. Насколько бессмысленными предстают при таком, без благоговейного страха, отношении все богослужение и вся Церковь, показал Лев Толстой в романе «Воскресение», в совершенно кощунственном описании литургии. В этом описании столько же правды, как в описании симфонического концерта глухим от рождения…

В самом начале замечательной по глубине и силе книги «Философия культа» отец Павел Флоренский говорит о страхе Божием.

«Приидите, чада, послушайте мене, страху Господню научу вас (Пс. 33, 12). Вот слово не современное. Но что же делать: если угодно вам говорить о религии, деле существенно несовременном, придется вам помириться и с этим несовременным, но своевременным, всегда своевременным словом “страх”. Религия есть прежде всего Страх Божий, и, кто хочет проникнуть в святилище религии, тот да научится страшиться. Отсутствие страха – свидетельство не мужества, а как раз, напротив, – дерзости, наглости духовной, обнагления – свойственного трусливым натурам, когда они уверились в безнаказанности. Не знает страха Божия тот, кто не знает и религии. Он не страшится, ибо уверился в ничтожности Иного, что над ним. “Господи, всели в мя корень благих, страх Твой в сердце мое” (молитва 7-я на сон грядущим, Иоанна Златоустого). “Корень благих” – это есть страх Божий, вселившийся свыше в сердце нашем: в религии ничего не вырастает без этого корня, все благое – из него. ‹…›

Чтобы иметь познание – надо коснуться предмета познания; признаком, что это прикосновение достигнуто, служит потрясение души, страх. Да, этот страх возбуждается прикосновением к новому, всецело новому, – против нашей повседневной жизни. В чреду впечатлений мира вклинивается не-от-мирное, ни с чем не сравнимое, ни на что не похожее, иное. И, вклинившись, разрывает ткань обычного… Проникши же – ожогом ожигает наше Я: из Времени мы узрели Вечность»[24].

Входя в храм (Путешествие первое), мы с вами уже узнали, что его центр – это престол, место, где Христос действительно особым образом присутствует в Святых Дарах.