Это одна из версий того, что произошло. Но, как обычно, родилась и другая версия – показывающая Ливию совсем в другом свете. Некоторые исторические источники предполагают, что, опасаясь, как бы Август не изменил своему слову о выборе Тиберия своим наследником и не указал в качестве наследника на последнего живого сына Юлии, Агриппу Постума, Ливия на деле решила избавиться от мужа, намазав ядом зрелые фиги, которые любящему фрукты императору нравилось собирать с деревьев вокруг своего дома. Затем она придержала новость о его смерти, чтобы Тиберий успел добраться до Нолы. Таким образом, за объявлением о смерти Августа смогло беспрепятственно последовать объявление Тиберия новым императором прямо на месте, без задержек, обеспечив гладкий переход власти от отца к приемному сыну. Агриппа Постум, младший сын Юлии и последнее потенциальное препятствие к наследованию, был убит немедленно после формального объявления Тиберия императором. Остается нерешенным вопрос, кто отдал этот приказ{247}.

Ливия – преданная жена у смертного одра своего мужа или же ловкий, хладнокровный политический делец: какому портрету можно верить? Дилемма слишком обычна для изучения этой женщины, и вопрос не в том, как можно ответить на него с должной степенью уверенности. Ливия не была последней императрицей, которую обвиняли в смерти мужа. Поражающая схожесть между зафиксированными действиями Ливии после смерти Августа и рассказами, записанными теми же историками о поведении по крайней мере двух следующих императриц, заставляет нас скептически относиться к таким обвинениям{248}.

Но на кону стоит больший вопрос о пересмотре этих историй о первых римских императрицах. Мы знаем о глубоком беспокойстве в среде римской элиты по поводу появления женщины в общественной жизни при Августе. Там, где власть раньше твердо принадлежала Сенату и распределялась среди его членов-патрициев, теперь, впервые в его истории, Рим получил единую семью, династический клан, из которого должны были выходить правители империи и который ценил женщин – гарантов такого наследования, более того – выставлял это напоказ. А появление на Палатине императорской резиденции, эквивалентной Белому дому или Даунинг-стрит, 10, означало, что теперь женщины руководят домом, который также служит штабом правительства, подойдя ближе, чем когда-либо, к эпицентру политической власти, – и в прямом, и в переносном смысле.

На этой привилегированной позиции они пользовались таким доступом к императору, о котором остальные могли только мечтать. Как сказала однажды Нэнси Рейган о своих взаимоотношениях с мужем: «Восемь лет я сплю с президентом – и если это не дает особого доступа к нему, то уж и не знаю, что даст»{249}. Какова бы ни была правда о причастности Ливии к смерти Августа, вопрос о том, сколь часто и какого рода влияние оказывала на власть она и другие римские первые леди, – это ключевой вопрос имперской политики в следующие десятилетия.

Все называли Агриппину совестью своей страны, кровью Августа, единственным и последним примером древнеримской добродетели: все молили богов, чтобы они сохранили ее род и дали ей жить после полного падения всех этих испорченных мужчин.

Мадлен де Скудери, «Знаменитые женщины, или Двадцать героических характеров самых знаменитых женщин в истории», 1642 г.{250}

Зимним днем 19 года н. э. плотная толпа зрителей стояла плечо к плечу в порту Брундизий (Бриндизи) на юго-восточной оконечности Италии, ожидая возвращения из-за моря одной из любимых дочерей Рима. Брундизий был воротами в Италию для путешественников из Греции и Малой Азии. Шумный порт обычно был забит торговыми кораблями, разгружающими свои товары; именно здесь в 40 году до н. э. Октавиан и Антоний проводили свою мирную встречу и закрепили ее женитьбой последнего на Октавии. Но теперь, почти через шестьдесят лет после тех плохо начавшихся переговоров, сцена Брундизия была предоставлена для поминок, а не для свадебного торжества.