Что показательно – одновременно это был день пятидесятилетия Ливии. Хотя ее роль проводника между мужем и его подданными была хорошо отлажена за последние двадцать лет, Ливия была лишь одной из трех ведущих женщин императорского дома, она так и не появилась ни на монете римского монетного двора, не была изображена ни на одном сколько-нибудь важном общественном здании, ее скульптуры не ставились в городе. Лишь в этот год она наконец-то появилась рядом с мужем на Ara Pacis, в самом возвышенном и приукрашенном виде. Исчез чопорный нодус, вместо него были изображены длинные волосы, разделенные посредине и свободно спадающие под накидкой, умышленное повторение статуй классических богинь. Ее муж стоит возле нее – тоже под накидкой и с гирляндой цветов, демонстрируя благожелательных отца и мать империи, истинных Юпитера и Юнону на земле.

Ara Pacis был первым римским государственным монументом, на котором были изображены женщина и дети. Это был и знак роста общественной роли женщин императорской семьи, и дальнейшее указание на намерение Августа сделать образ семейного мужчины частью своего образа общественной персоны. Позднее в этом году на Капитолийском холме для Сената был устроен банкет в честь побед Тиберия в Далмации и Паннонии, на нем и Ливии, и Юлии оказали честь быть хозяйками празднования, куда пригласили виднейших женщин города. Это первое известное событие, когда женщине отвели важную роль при триумфе ее родственника-мужчины{209}.

Как мать Гая и Луция, а также жена чествуемого Тиберия, Юлия наслаждалась высоким общественным статусом, хотя ее сложная личная жизнь уже вызывала возбужденные шепотки среди гостей. Брак с Тиберием, который сначала выглядел удачным, вошел в неспокойные воды; ходили слухи, что пара даже спит в разных постелях. Говорили, что это было решением Тиберия после смерти их первого младенца{210}.

Матери вроде Юлии, которые уже произвели пять здоровых детей, вполне могли не особо переживать потерю одного ребенка в младенчестве. По оценкам исследователей, примерно 5 процентов из всех рожденных живыми римских младенцев умирали в первый месяц и почти 25 процентов младенцев умирали до своего первого дня рождения. Неизбежностью таких потерь можно объяснить, почему дети такого возраста редко имели надгробные памятники – хотя упоминания о них в переписке, как, например, между риториком II века Фронтоном и императором Антонином Пием по поводу потери первым трехлетнего внука показывает, что смерть маленького ребенка все-таки могла стать причиной большого горя. «Создание бессмертности души станет темой для диспутов философов, но никогда не успокоит тоскующих родителей… Я как бы вижу его лицо, и мне кажется, слышу эхо его голоса. Это картина, которую мое горе вызывает в моем воображении»{211}.

Биограф Тиберия связывает смерть их ребенка с разрушением брачных отношений, указывая, что эта потеря могла полностью разрушить их брак. Но, несмотря на смерть внука, в 9 году до н. э. Ливия имела все основания быть довольной жизнью, наблюдая за ходом капитолийского банкета, на котором собралась вся римская аристократия, чтобы отпраздновать триумф ее отпрыска, – и за городом внизу, звучащим гулом голосов простых людей, радостно отмечающих свой праздник. Ее сыновья принесли в дом радость побед в Паннонии, Германии и на Балканах. Друз особенно был популярен у римского народа, и его женитьба на младшей дочери Октавии, Антонии Младшей, произведшей двоих сыновей и дочь – Германика, Клавдия и Ливиллу, – укрепила связи между ветвями кланов Юлиев и Клавдиев, сцементировала место Ливии как замкового камня между ними. С прославлением ее образа в качестве главной римской