(Последняя уцелевшая страница дневника…)

1 ноября 1918 года

Все повозки сломаны. Мы спрятали их и золото в просторной пещере на краю небольшого плато и завалили вход деревьями, камнями и снегом.

Был ли кто-нибудь когда-нибудь так же потерян, как мы?

Рассматривая огромную пещеру, мы обнаружили рисунки первобытных людей. Диковинные сцены охоты, повседневной жизни – и одна картина с детальным изображением животного, перепугавшая всех, кто видел ее при мерцающем свете факелов. Громадный зверь шел на двух ногах, как и охотники, над которыми он возвышался. Почему этот древний рисунок так меня испугал? Из-за звуков, которые мы слышим ночью? Или из-за того, что почти каждое утро мы обнаруживаем исчезновение очередного члена нашего отряда? Или из-за того, что все мы первобытным чутьем ощущаем: на нас охотятся, выслеживают и водят нас за нос в ночи?

Лес вокруг непролазен, река начинает затягиваться льдом. Рано ударила настоящая зима. Люди вскоре нападут на детей, поэтому я решил – лучше умереть здесь и сейчас, чем оттягивать судьбу, поджидающую больного мальчика и гордую девочку. Я понял, что со злыми людьми творятся злые вещи, поэтому не буду роптать на подобный исход… Но дети такого не заслужили. Особенно девочка. Я стал полагаться на ее храбрость и ум – она отнюдь не глупа.

Я тщательно осматривал древний лес и местность по дороге сюда и пришел к заключению, что раньше этим путем не проходил ни один человек.

Ночью деревья теснятся вокруг и действуют на умы и на сердца людей как удушающее вещество. Все обычные голоса зверей после заката стихают – раздается лишь диковинный стук деревяшек по стволам. Я пришел к странному умозаключению, что это своего рода сигналы. Некий разум издевается над самыми безжалостными в мире людьми. Здешний лес не похож ни на один лес из тех, где я когда-либо бывал.

Я верю, что в дебрях, за пределами сияния костров нашего безопасного лагеря, существует разумная жизнь, упорная и лишающая людей покоя. Я считаю себя храбрым человеком, но меня легко выводит из равновесия то, чего я не понимаю. Я разговаривал с Настей (так я зову теперь девочку) о странных вещах, которые нас окружают, и оба мы согласились, что чувство «знания» проникает в наши мысли, даже в наши сны. Знание того, что находится там, в лесу (что бы это ни было), таилось в нашей коллективной памяти, чтобы как по волшебству возродиться в нашей теперешней жизни. Мы словно уже прошли это путешествие миллион лет назад, сохранив коллективную память об опасности в ночи, пережитой нашим предком.

Мы не спрашивали мнения людей в лагере об этой теории, но за последние две ночи недосчитались еще двоих караульных. Поскольку перед нами река Стикин, а со всех сторон нас окружают леса, мы чувствуем себя, как в ловушке. Дичь почти исчезла, и в дневные часы мы слышим и видим, как она убегает, всегда в одном и том же направлении – прочь от реки и здешней чащи, всегда вне досягаемости выстрелов наших ружей.

В конце концов люди начали разговаривать о темном, почти непроходимом лесе и о том, что постоянно окружает наш лагерь ночью. Наслушавшись этих историй, больной мальчик теперь не спит. За горы опускается жалкое, тусклое солнце, с каждым восходом которого он становится слабее, чем предыдущим днем. Честно говоря, от меня сон тоже бежит. Я боюсь, что тварь, которая охотится за нами, скоро придет.

Высокий полковник проверил, как заряжен его пистолет, закрыл шарнирный затвор, со щелчком вернул дуло на место и сунул пистолет в карман тяжелого пальто. Подойдя к огню, он опустился на колени рядом с мальчиком и пощупал его лоб. Затем, с улыбкой убрав руку, он натянул шерстяное одеяло на подбородок Алексея.