Нэйтан усмехнулся, оперся одной рукой о решетку, склонился, чтобы быть ближе. Катрина только сейчас поняла, что он выше нее на целую голову.

— Даже я не так хорош, — прошептал Нэйтан ей практически на ухо.

Это была явная провокация, но Катрина выдержала и не отскочила. Если господин бывший Придворный маг решил, что перед ним юная испуганная девочка, то она собиралась доказать ему обратное.

Нэйтан был прав, нужно обладать превосходной способностью контролировать свой мозг и тело, чтобы показать менталисту воспоминания и эмоции, связанные с ними на тот момент, вместо калейдоскопа перемешанных мыслеобразов и чувств, вызванных переосмыслением, а не текущим моментом события. Тем не менее теоретически это было возможно. А что касается ложных воспоминаний — пожалуй, нет. Вспоминать и не отвлекаться — это одно, а на ходу придумывать все до мельчайших подробностей и ни на миг не подумать о том, что все это ложь, физически невозможно. Ведь если она будет в его сознании, то почувствует мысль о лжи, пусть та длится хоть четверть мига.

— Будь по-вашему, — согласилась Катрина. — Приступим? — Дождалась кивка. — Тогда дайте мне ваши ладони.

Эффективнее было бы прикоснуться к вискам, но она не смогла себя заставить, не с ним. К тому же, когда человек готов сотрудничать, должно хватить и рук.

Нэйтан практически уперся грудью в решетку и просунул между прутьев руки ладонями вверх. Он смотрел на нее с высоты своего роста и опыта и четко знал, почему она выбрала такой способ контакта.

Катрина выдохнула и потянулась навстречу. Их ладони соприкоснулись, а потом ее закружил водоворот образов, чувств, мыслей, звуков и запахов.

О таком невозможно солгать…

Ночь. Темную маленькую комнату тускло освещает лишь огонек одинокой свечи, установленной на деревянном покосившемся столе.

Темно и холодно, несмотря на лето. Сквозь тонкие стены доносится стрекот кузнечиков. Этот звук еще больше пугает маленького мальчика, забившегося под лавку, на которой взгромоздили банки с соленьями на зиму. Он сидит и дрожит всем телом, согнувшись в три погибели и обхватив руками тощие коленки. Видения, они снова пришли.

Скрипит входная дверь, затем порог.

Мальчик не думает, инстинктивно вскидывает руку. Во мгле его только что казавшиеся темными глаза разгораются серебром. С пальцев летит пламя, врезаясь в стену возле двери. Развешанные под потолком на тонких нитях травы вспыхивают и занимаются огнем.

Становится светлее, и теперь мальчик видит, что натворил. Вошедшая, худая невысокая женщина в простом длинном платье и платке поверх головы, испуганно охает, хватает ковш из ведра с водой, поставленного у порога, и плещет на пламя.

Снова темно.

Он это сделал. Опять.

Женщина приоткрывает дверь, выглядывает на улицу, чтобы убедиться, что то, что устроил ее сын, осталось никем незамеченным. Затем задвигает щеколду и делает шаг навстречу.

— Мамочка, прости! — кричит мальчик. Мать никогда его не била, зато отец в прошлый раз обещал спустить шкуру живьем, если подобное повторится. — Мама, я не хотел!

— Ну что ты, Нэйт. — Теплая рука ложится на голову, гладит по волосам. — Я знаю, малыш, знаю. Папа еще в Голубинке, никто ничего не видел. Все обойдется.

Мальчик уже не верит. Он не хочет использовать то-что-живет-внутри-него, но оно с каждым днем все сильнее и рвется наружу.

— Успокойся, успокойся, — шепчет мать, обхватив сухими ладонями его лицо, и отпускает только тогда, когда из глаз сына исчезает так пугающий ее серебряный свет. — Нэйт, постарайся, пожалуйста. Нельзя, чтобы кто-то узнал о твоих способностях, понимаешь? Тогда сюда придет Инквизиция, и нам всем будет плохо.