В школе на первой перемене он так Нину и не увидел, на второй тоже и только на третьей, уже отчаявшись и наволновавшись, поднимаясь в кабинет физики, он как-то вдруг её увидел. Она стояла на три ступени выше. Матвей остановился, подождал, пока она опустится к нему, мысленно поправил сюртук, шпагу и произнёс совершенно не свойственное ни времени, ни себе:

– Нина, я вас вчера оскорбил. – У Нины, как Матвею показалось, от таких слов даже лицо вытянулось, брови уж точно встали ромбиком. Поэтому от, конечно же, сильного волнения он опустил глаза и увидел её коленки в коричневых хлопчатобумажных в резиночку чулках, сосредоточился на них и донёс окончание фразы до ушей дамы: – Простите, если сможете, и я так больше никогда… – и запнулся, потеряв окончание. Как произнести это слово «поцелуй»? И выкрутился: – …так делать не буду! – Не поднимая головы – только коленки в хлопчатобумажных чулках. Он ждал ответа. Где-то в голове застучали металлические блестящие шары, и Матвей сквозь их звон и туман заметил, что коленки сбежали из поля зрения. Нина побежала по ступеням лестницы вниз и унесла эти в хб. И тут же от вида убегающих ног, коленок, края подола понял, что прощения ему не будет, и, скорее всего, никогда. Скорее всего, никто из школьников рядом (а они точно были) не заметил всего трагизма состояния Матвея, его разрывающегося пополам сердца и волнения души, и не заметил, как Матвей в последнем порыве надежды поднял своё лицо, накрытое мольбой, как туманом. Нина убегала. «Ну что же ты?» – мысленно кричали его, к слову, синие глаза. А Галя весело посмотрела с нижней площадки на неузнаваемого Матвея и прозвенела:

– Я буду ждать тебя…

Ко всем этим несчастьям ещё и день после школы оказался пасмурным, и гулять под первым дождиком было не с руки. И Матвей не знал, как поступить, потому как ещё не было у них таких дней. Было солнечно, и пахло по очереди талым снегом, ручьями, затем почками. Над Москвой и вдоль улиц летали весенние ветра, внося сумятицу в поведение и Нины, и Матвея. Под этим слабым дождём они дошли до Нининого дома и лестницы на второй этаж. Матвей всё же как-то надеялся, что Нина найдёт слова прощения для его поступка и успокоит его душу, но Нина как будто и не слышала тех слов, уже у своего дома сказала легко, как будто в сотый раз:

– А пошли ко мне, я тебе выкройки покажу…

И Матвей впервые в своей мальчишеской жизни поднялся по скрипучим ступенькам в дом, где жила девочка. Он и раньше был в чужих домах, но это были дома друзей, родственников, но никак не девочек. Он шёл двумя ступенями ниже Нины и только и видел, что полоски рисунка чулок на Нининых икрах и подмокшие туфельки. Но, когда он помог снять и повесить на вешалку её пальто, повесил свою курточку, он перестал дрожать, понял, вот так почти вдруг понял, что ничего страшного-то нет. Что руки-ноги целы, портфель – вот он, что Нина тоже человек, хоть и девочка. Нина провела его на кухню, где поставила чайник. Отодвинула белую занавеску на окне, и Матвей увидел в окно мокрые ветви большого дерева, соседний кирпичный дом. Потом повела в ванную, руки мыть, дала полотенце, в общем, как-то так освоился!

После чая Нина привела Матвея (как щенка, что ли?) в свою комнатку, странно похожую на увеличенное в размерах купе в поезде. Так же, как на кухне, посередине стол от окна, с занавесками, только больше. С одной стороны стояли два стула, с другой – кушетка под серым покрывалом. В изголовье лежала небольшая подушка-думка, на стенке висел коврик с горными вершинами. На столе лежали выкройки. Матвей сам себе показался большим в этой комнатке. А вот выкройки – он вспомнил, у мамы их видел, и поэтому знал, как они выглядят. А Нина уже переоделась в незнакомое платьице с талией, с беленьким воротником, перестала быть школьницей и стала с увлечением показывать и рассказывать, что она придумала сшить и как это будет выглядеть, и показывала это на себе, прикладывая выкройки к телу! От этой демонстрации и прикладывания голова у Матвея слегка опухла. Ну, то есть Матвей и видел, и понимал про платье, но это же всё впервые! Так что волнение его было совершенно объяснимо. Он держался, кивал опухшей головой и никак не выдавал себя, заметил, что всё больше и больше волнуется от такой близости девчачьего тела и разных к ним прикладываний. Правда, даже что-то спрашивал. На кухне снова запел чайник, что и спасло от этого возникшего волнения. Нина сбегала несколько раз на кухню и накрыла, убрав выкройки, стол. Чашечка, блюдечко, ложечка, сахар, бублики, заварник… Парок из носика. Всё такое простое, понятное и привычное.