– Так. Сейчас посмотрим, сколько стоит… – Олдис перекладывал листки бумаги, что-то подсчитывал в уме. – Похоже, она обошлась ему в несколько сотен тысяч долларов.

– Американских?

– Конечно.

Дженкинс хмыкнул, потом сказал:

– Папаня-то у него тоже с размахом был человек.

– Да, тут вот бумаги на геликоптер десятиместный, двухместный спортивный самолет, еще один реактивный, побольше… Но это еще не самое интересное. Нортридж этот – я сына имею в виду – два диковинных прожекта воплотил на своем острове, уже после смерти отца, и даже за один отхватил кругленькую сумму. Почти полмиллиона долларов.

– За что?

– Продал лицензию японцам на передвижной мост.

Увидев, что шеф внимательно слушает, Олдис продолжал:

– «Пролет моста, установленный шарнирно на опорах, шарнирно же закрепленных на основании, соединяющий участки автомобильной дороги в месте ее поворота…»

– Стой, стой, – замахал руками Дженкинс. – Ты опять за свое? Расскажи мне, что нашли там японцы на полмиллиона долларов, а остальное меня не интересует.

– Так я же и рассказываю, – оправдывался Олдис. – Я читаю реферат…

– Не проще было ему обыкновенный мост построить? – по инерции продолжал бурчать Дженкинс.

– Тут сказано, что он сэкономил средства на строительство дороги при помощи этого моста.

– В общем, чудак какой-то этот Нортридж-младший. Как, впрочем, и старший, – заключил Дженкинс и надулся. – Давай сделаем так. Мы потребуем от него поручительство дяди, этого… как его?

– Матчинсона?

– Вот-вот.

– Отличная мысль, – сказал Олдис. – Но я пока еще поизучаю эти бумаги до понедельника, хорошо?

Питу только что исполнилось четыре года. Маргарет Нортридж сидела возле туалетного столика и разглядывала в зеркале свое лицо, которое ей совсем не нравилось усталостью и бледностью. Ее мама чувствовала себя плохо последние две недели, Джеральд опять пропадал днями и ночами на своем заводе азотных удобрений, как будто строительство нового цеха остановилось бы, если бы он проводил там не шестнадцать часов в сутки, а только восемь. И с кем сегодня оставить Пита? Изабелле исполнилось восемнадцать, ей совсем не интересно возиться с племянником, когда уже нет отбоя от кавалеров. Конечно, курсы домохозяек – не такое уж важное мероприятие, что его невозможно пропустить. Но сидеть с ребенком целыми днями, не имея возможности пообщаться хоть с кем-нибудь еще, тоже утомительно. Может быть, соседка не будет против, если Пит поиграет пару часиков с ее пятилетней Агнесс?

Соседка совсем не была против, ее дочке тоже надоело постоянно общаться только с ньюфаундлендом, который уже был настолько стар, что совсем плохо видел и тяжело дышал, если слишком быстро двигался. Ньюфаундленда звали Чаком, он обладал, с точки зрения Пита, гигантским ростом и черной, как смола, жесткой шерстью. Сначала Пит с удовольствием, подражая Агнесс, таскал его за уши и хвост и кормил старой, добела обглоданной костью. Но постепенно поведение собаки стало его удручать: Чак смотрел мимо Пита каким-то странным взглядом, его красные глаза внушали страх; ни с того ни с сего он начинал хрипло и с присвистом лаять, а когда бегал, грудная клетка его ходила ходуном, словно сейчас развалится. Поэтому Пит с удовольствием согласился играть в прятки, именно от Чака и рассчитывая спрятаться.

Когда в очередной раз он подождал несколько минут в сарае, прежде чем через щель в двери убедиться, что Агнесс и не собирается его искать, он поковырял еще ботинком землю возле косяка, вздохнул, сожалея, что мама так долго не возвращается за ним, и распахнул дверь. Прямо под ноги Питу в этот момент шлепнулась старая резиновая кукла, которую бросила Агнесс. А на Пита летел, раскрыв пасть и хрипло дыша, Чак – он, конечно, бежал за куклой, чтобы отнести ее хозяйке. Пит отшатнулся, зацепился каблуком за порог и с размаху сел на землю. Чак, чудом разглядев уже прямо под носом свою цель, схватил ее зубами, по инерции едва не налетев на мальчика. Огромными испуганными глазами Пит смотрел на остановившуюся в нескольких дюймах от его лица пасть Чака, из которой свисала кукла. Желтый клык, сдеформировав резиновое лицо, вонзился прямо в глаз, отчего оно приобрело совершенно жуткое выражение, а по клыку стекала слюна, как будто это была слеза куклы. Пит от испуга не смог даже закричать. Увидев с другой половины двора его перекошенное лицо, Агнесс засмеялась так звонко, что ее мама, радуясь этому смеху, выглянула через окно кухни. Пита ей не было видно, Агнесс же, одетая в давно не парадное, но выглядевшее еще очень нарядным белое платьице с пышными кружевами и похожая на маленькую принцессу из детской книжки, заливалась беспечным смехом: