Она, Лисица, в черном поднебесьи!
В зените косы рыжие вились,
Взлетали, гасли огненные пряди,
Пылали щеки и горела жизнь —
Костром пещерным в негасимом взгляде!
Искрили плечи. Брызгали огнем
Сосцы! Так в запредельной Чаше Неба
Стояло Солнце Женщины! И в нем
Лучи смеялись и сшибались слепо!
И я на красоту ее взирал,
Не чуя под собой земли зальделой,
Я оживал и снова умирал,
Следя полет сверкающего тела!
А ноги коченели… Я хриплю,
Я лед грызу волчиными зубами…
Во Тьму схожу…
Но и во Тьме – люблю
Твое, Анеле, золотое пламя…
От жертвенного камня я уполз
Недалеко: найдут – через биенье
Отчаянного сердца… через слез
В мороз – неугасимое струенье…
По певческому выдоху найдут!..
По волчьему – скулеж щенячий!.. – вдоху…
Оббитым остро топором – убьют…
А я гляжу на звездные сполохи,
А я гляжу на пламень синих стрел,
На наконечники багряных копий,
На рыжих кос костер, что полетел
Через лога, туманы, бури, топи,
Танцуя, пригибаясь на ветру!..
И, лежа в смертной снеговой постели,
Горбун, червяк, – я больше не умру,
Коль вы поцеловать меня хотели,
Небесные лучи…
– Молчи, слизняк.
– Поймали. Заяц!.. уши вскинь во страхе…
– Распнем его на Алтаре Бродяг —
На Каменной Трехлапой Черепахе.
***

…А бороться невозможно. Все равно, что бороться с Ураганом, налетающим с отрогов Белых Гор. Люди – это ураганы, это смерчи, люди исполняют чужую волю. Горбун, подчинись! Руки и ноги твои тащат, тянут в разные стороны. Рвут волосы с твоей головы.

Ты видишь Черепаху. Вот она, близко. Вот она совсем рядом. Тебя кладут на нее. Ты спиною, горбом ощущаешь скользкий черный камень.

– Отпустите его! Отпустите!

Оскал раскатистого смеха, ощеренные желтые клыки, вместо пальцев – когти, вместо языков – хвосты змей. Люди ли вы?!

– Оставьте! Помилуйте! Пустите его! – кричу я.

А мне в ухо – хрипы, харканье, хохот, холод лютый:

– Ты что, жена его?.. Поцеловать его забыла!.. Он тебя с собою во Тьму взял бы, да мы не дадим!.. Другие лекари в Племени есть!.. Другие лекари найдутся!.. Ты что, на Черепаху захотела?!

Локти мои тонут в сугробе. Колени изранены настом.

Я успеваю прижаться щекой и губами к его щиколотке, к его ступне, и волосы мои скользят по его ногам красным огнем, грязный снег возжигая.


Первое распятие

Рубила вонзаются в скулы.
Зазубрины метят мне лоб.
Я слышу подземные гулы.
Я зрю Поднебесный Сугроб.
Я вижу: оскалился!.. Взмахом —
В подглазье… и боль – на краю
Сознанья… и слышу я – страхом —
Ослепшую ярость мою.
И вижу я – печенью зрячей —
Как тот, кто меня ослепил,
Запястья ломает и плачет,
Что я ему ярость – простил.
Руки тяните мои – кости хрустнут, уже не срастутся,
хрящи не сойдутся с хрящами,
Камнем пронзайте ладони —
чтоб мрак беспредельный
вкруг родимых пещер
кроваво они освещали,
Ну же, распяльте меня, Горбуна,
на каменном панцире
грозной Трехлапой Богини —
Еду на ней я верхом, скаля зубы,
царь и муж ей отныне!
А!.. Да страдаю за что – сам не знаю.
Вы знаете, милые люди,
Я вас лечил, младенцев ночами в пещерах качал,
пел заунывные песни по-волчьи, по-лисьи,
нес вам сердце на блюде.
На каменном блюде сердце вам нес!..
Вот его вы схватили, сожрали,
Ибо так, как сейчас умираю,
доныне вы не умирали…
Я не знаю, за что!.. А, я понял…
должно быть, за женщину эту, чьи волосы рыжи…
Я над костром ей ночами пел песни,
мы наклонялись все ближе —
И на горящих угольях она босиком,
белозубо смеясь, танцевала,
И на спину ложилась, и смуглое медное тело
мне болотным цветком раскрывала…
Мои руки летели вдоль рук ее,
ноги с ногами слипались —
Наши улыбки копьями друг в друга вонзались,
И целовала горб мой она,
и шептала над ним заклинанья…
Где она!.. Крикните ей!..
Позовите на созерцанье закланья…