– Тогда почему тех…тех убрали, а его нет?

– Потому что те сделали то, чего им не велели. Тронули то, что не принадлежит им. А таксист выполнил свою работу. Он у нас справедливый. Пусть и жестокий.

Нет, я не испытала облегчения. Мною все равно играли, как марионеткой, манипулировали, играли с моей психикой…А я бежала к нему, как к спасителю. Но он же меня и губил. Бьет и ласкает. Тыкает в грязь и жалеет. Держит кнутом и пряником. И самое страшное, что все это работает.

– Я хочу от него уйти!

Гройсман зло засмеялся.

– А кто не хочет? Все хотят. Только от него уйти можно только туда! – показал пальцем вверх. – Не раз ожидал, что ты скоро там окажешься, но тебя с удивительным постоянством жалеют. Что только нашел в тебе? Ведь красивее были, статнее, пышнее. И за меньшее без головы оставались, а ты…ты у нас неприкосновенная.

Тяжело дыша, я смотрела на этого невысокого человека и понимала, что он единственный мой путь к спасению. Он знает этот дом, знает хозяина и знает нужных людей. А еще…он явно меня ненавидит.

– Я вам не нравлюсь?

– Ты никому не нравишься!

– Почему? Что плохого я вам сделала?

Он сел в глубокое кресло и накинул себе на ноги клетчатый плед. Потянулся за маленьким графином и налил в стакан темно-коричневой жидкости на самом дне.

– Настойка по рецепту Тамары Исааковны. Славная была женщина…подруга моей покойной матери.

Отпил из стакана, промокнул рот салфеткой.

– Когда-то я был водителем у очень важного человека, присматривал за его дочерью. Возил на учебу, охранял. Красивая девочка. Добрая, нежная, отзывчивая. Она ко мне хорошо относилась. Ко мне мало кто хорошо относился…В те времена быть жидом было не так престижно, как сейчас. Всей этой толерантности, борьбы за справедливость еще не было. Израилем, Америкой и Германией и не пахло. Особенно для меня. Я же у «шишки» работал. Запрет на выезд пожизненно. Так вот, меня, пархатого, каждая собака пыталась со свету сжить. Далеко пробрался, денег много заколачиваю, у генерала в любимчиках хаживаю. Но мы – любимчики до поры до времени, пока сала чужого не нюхнули, а за сало нам сразу скальп снимут и звездочку на груди вырежут. Когда дом генерала обворовали, я был первым кандидатом. На меня каждая вошь пальцем указала. А когда комнату перерыли и денег нашли, сказали, что своим передал. Разнесли синагогу, нашли золотые подсвечники, сказали, это я раввину отдал после того, как золото генеральское переплавил. Генерал скор на расправу – пистолет к башке моей приставил. Она, маленькая такая, выбежала из комнаты своей и бросилась на него, в ногу ему вцепилась, укусила за ляжку. Кричала, что Грося с ней был, сказки ей читал, и чтоб трогать ее Гросю не смели.

Генерал руку опустил…Потом, спустя месяц, вора нашли. Оказался сын управдома, далекий от нашей еврейской братии. В доме я в том работал пока девочка замуж не вышла, тогда меня ей и отдали вместе с приданым. Я с ней пробыл до того момента, как уже возраст перестал позволять работу свою выполнять… И она позаботилась, чтоб меня не выкинули…ЕГО попросила. Забрал меня сюда. В вертеп свой. Сказал, слово лишнее скажу и… даже она не поможет.

Так вот девочку ту Людмилой звали. Поняла теперь?

А я это сразу поняла, пока он говорил. Почувствовала. Значит, жена Петра была той девочкой, и Гройсман ей благодарен и любит ее.

– Так вот…до сих пор здесь побывали некоторые, но все они одноразовые и моей девочке ничем не мешали…а ты! – седые брови сошлись на переносице. – А ты задержалась! Если ОНА вдруг узнает…плохо ей будет. Любит она его, понимаешь? Любит! Всегда любила! Отца своего умоляла женить его на ней, в ногах валялась…Женил. Только нахрена женил, если он…ни одной юбки не пропустит. Шлюха за шлюхой у него…