. Порой ее забавляла женщина-шут. В начале правления эту роль исполняла лилипутка по имени Ипполита Татарская, которой Елизавета подарила оловянную куклу. Позднее ее сменила Томасина Парижская, по описаниям женщина-карлица, которой королева пожаловала несколько старых вещей из своего гардероба для последующей продажи. Самым необычным увеселителем Елизаветы следует признать мальчика-африканца, служившего при ней пажом. Она наряжала его в куртку из белой тафты, отделанную золотыми и серебряными полосками, тафтяной камзол с тонкими серебряными пуговицами, пару вязаных белых чулок и пару белоснежных туфель и демонстрировала гостям в качестве «любопытной безделушки»[48].

Таким образом, при Елизавете внутренние покои и опочивальня стали пространством преимущественно женским, отчего королева политически только проигрывала. В отличие от отца и деда она не могла быстро собрать у себя советников-мужчин и подробно расспросить их о делах государственной важности. Для этого необходимо было назначать официальную аудиенцию. Ее отец Генрих VIII жил и работал в мужской среде, и заслужившие доверие короля слуги могли в любое время дня, если он не спал, беспрепятственно попасть к нему во внутренние покои и опочивальню, а порой и в «тайную обитель». Для Елизаветы же было немыслимо, чтобы мужчина, за исключением, быть может, ее личного врача, мог войти к ней в то время, когда фрейлины делали ей макияж или завивали парик, или же застать ее в ночной рубашке, ночном колпаке и вельветовых тапочках, в которых она могла провести целый день, если не нужно было выходить на улицу[49].

Бёрли принимался за дела в шесть утра. Он был готов явиться по первому зову королевы, но она не вставала так рано. Примечателен следующий ответ королевы, которой было на тот момент около сорока пяти лет, просителю, явившемуся к ней сперва в одиннадцать часов утра, а на следующий день после обеда (который в XVII веке устраивали немногим позднее полудня): «Как вам известно, по утрам я сплю»[50]. Кроме того, у фрейлин на одевание королевы уходило более двух часов. Целый час требовался только, чтобы поправить накрахмаленный воротничок и закрепить оборку или нижнюю юбку вокруг края барабанного фартингейла. За спиной Елизаветы придворные-мужчины шутили: быстрее оснастить корабль, чем одеть королеву[51].

Так как доступ на неформальные аудиенции был весьма ограничен, контролировать советников Елизавете было труднее, чем ее отцу[52]. С Бёрли она встречалась каждый день, иногда даже поздними вечерами – но каким образом она могла проверить, сообщил ли он ей все, что ей нужно знать? В конце концов, именно Уильям Сесил контролировал доступ к государственным бумагам, давал надлежащие инструкции английским послам, вел переговоры с иностранными дипломатическими миссиями, отслеживал корреспонденцию королевы и составлял королевские прокламации. С годами Елизавета начала замечать, что многие из ее советников действовали слишком уж «дружно», и пыталась искать независимые источники информации, когда подозревала, что ей врут; училась она и настраивать одних приближенных против других[53]. Знаменателен следующий случай, произошедший в 1570 году. Бёрли уже выходил из покоев по окончании аудиенции, когда королева обратилась к сэру Томасу Хинеджу, сладкоречивому члену Тайного совета, явно давая понять, что желает услышать и его мнение. Впоследствии Бёрли разнес Хинеджа столь сурово, что тот сравнивал его слова со «сполохами молний». В свою защиту Хинедж заявил, что это королева обратилась к нему с вопросом. Разве мог он ей не ответить?