Во-вторых, вечная тема о свободе воли. Известно, что Блаженный Августин отверг свободу воли, исходя из учения о божественном предопределении, которое было преобразовано позже и положено в основу кальвинистской ветви протестантизма. В то же время многие известные мыслители разных направлений отстаивают свободу воли. Так, Сартр утверждал, что человек обладает «абсолютной внутренней свободой»[208].

Вполне очевидно, что полное отрицание свободы воли ведет к фатализму, к торжеству «железной необходимости» детерминизма лапласовского толка, при котором с человека снимается ответственность за результаты его действий или бездействия. Но и абсолютизация свободы воли чревата волюнтаризмом, как худшей формы индетерминизма. Стремление пройти между Сциллой и Харибдой привело в свое время Б. Спинозу к формуле «свобода есть осознанная необходимость», которую поддержала и развила классическая немецкая философия, особенно Гегель, а за ним К. Маркс и его последователи. Эта дефиниция подверглась не столько даже критике, сколько поношению якобы «нелепостей» марксизма (о Спинозе и Гегеле забыли, если и знали) за то, что она неадекватна очевидным фактам. «Человек сидит в тюрьме, но должен чувствовать себя свободным, если осознает какую-то необходимость» – доказывал математик и диссидент Есенин-Вольпин на одном из диспутов в МГУ. На самом деле, данная формула правильная, но она относится только к позитивной версии, понимаемой как свобода «для». Имеется в виду выбор средств достижения цели, инструментария, проекта, бизнес-плана, т. е. всего того, что позволяет человеку действовать со знанием дела, или разумно, по Веберу. Свобода «от» есть лишь подготовительный этап, представляющий собой избавление от внешних ограничений, принудительной силы обстоятельств, а также и раскрепощение от внутренних скреп, ограничивающих проявление потенциала – от комплексов неполноценности, фобий, маний, зажатостей, застенчивости, в том числе и недостатков знаний и умений, что преодолевается культурой и образованием.

Волюнтаризм – это торжество не воли, а глупости, когда невежественный человек считает субъективно желаемое объективно возможным и достижимым. Скажем, если бы Хрущев был профессиональным агрономом, вряд ли бы он довел посевы кукурузы до экстремально высоких широт, вплоть до Мурманской и Архангельской областей; будь он профессионалом в политике – не затевал бы многие из своих кампаний, отрицательный исход которых достаточно определенно просчитывался. Но верно и другое: ничего этого он не делал бы, если бы чувствовал и нес персональную ответственность за свой волюнтаризм. Заметим, что у отдельных мыслителей само понятие «воля» приобрело превращенный, гипертрофированный статус. У Ницше, например, воля к власти есть cause sui – причина самой себя, преодолевающая все сила, средство самоутверждения и основной критерий отбора для формирования вида “сверхчеловеков”. К чему ведет освобождение такой воли, продемонстрировал фашизм с любимым слоганом Гитлера: «Солдаты, я освобождаю вас от химеры, называемой совестью». Видимо, такого рода перверсии волюнтаризма имел в виду М. К. Мамардашвили, когда писал: «Одной из катастрофических идей XX века является идея нового человека… Реальный же парадокс истории состоит в том, что дай нам Бог порождать или породить просто человека, имеющего свое назначение»[209].

В-третьих, в многослойной проблематике социологического детерминизма особое значение имеет способность (воля) к самоограничению. Гегель писал: «Кто хочет совершить великое, должен уметь ограничивать себя»