Этимологически термин «детерминизм» означает определение (понятий) в противовес традиционному, идущему от Аристотеля, методу дефинирования по общему роду и видовым отличиям. Спиноза переводил этот термин (с латыни) как ограничение: опредЕлить (с ударением, как в польском языке) – значит установить пределы, не допустить смещения в иные области, т. е. смешивания с другими понятиями. Но со временем этот термин перекочевал из логики в схоластику, теологию и этику, отождествляясь с каузальностью и приобретая статус мировоззренческого принципа. В таком качестве он и вошел в натурфилософию классической механики. М. Борн (1883–1970) – лауреат Нобелевской премии за статистическую интерпретацию квантовой механики – писал: «История показывает, что ведущую роль в развитии человеческого сознания играет наука. Она не только поставляет сырой материал философии, собирает факты, но и развивает фундаментальные концепции о том, как обращаться с этими фактами. Достаточно упомянуть систему Коперника и нью-тонианскую динамику, которую та породила. Эти теории дали начало таким концепциям пространства, времени, материи, силы и движения, которые долгое время оставались в силе и оказали могущественное воздействие на многие философские системы»[140].

Классический период науки характерен не только огромными достижениями, такими как законы инерции, всемирного тяготения, ускорения свободного падения тел, «небесной механики», объяснение морских приливов, веками пугавших прибрежные народы, лунных и солнечных затмений и др., но и своей философской доктриной, получившей название «лапласовский детерминизм». Если Ньютон (1643–1727) говорил, что «было бы желательно вывести из начал механики и все остальные явления природы», то П. Лаплас (1749–1827) сформулировал сам принцип. Он писал: «Ум, которому были ли бы известны для какого-нибудь данного момента все силы, одушевляющие природу, и относительное положение всех ее составляющих частей, если бы вдобавок он оказался достаточно обширным, чтобы подчинить эти данные анализу, обнял бы в одной формуле движения величайших тел вселенной наравне с движениями легчайших атомов; не осталось бы ничего, что было бы для него недостоверно, и будущее, так же как и прошедшее, предстало бы перед его взором»[141].

Справедливости ради стоит признать, что инвективы в адрес Лапласа – одного из создателей теории вероятности наряду с Б. Паскалем – мало оправданы. Фактически он выдвинул гипотезу, напоминающую по форме знаменитый афоризм Архимеда: «Дайте мне точку опоры – и я переверну земной шар», имея в виду мощь правила рычага. Критика сделала имя Лапласа нарицательным и тем самым вписала в историю философской мысли. Пожалуй, можно доказать, что лапласовский детерминизм сохранился бы не дольше, чем, скажем, географический и некоторые другие, если бы не особые обстоятельства. Мы имеем в виду появление в середине XIX в. формационной теории марксизма с ее радикальным выводом о неизбежности гибели капиталистической формации в силу естественно-исторического развития производительных сил, стимулирующих (требующих) соответствующие изменения экономических производственных отношений. Данная теория была немедленно названа «экономическим детерминизмом», и для ее развенчания стали использовать уже прочно забытый детерминизм – лапласовский. Здесь не место вдаваться в содержание тех дискуссий, которые шли по этому поводу, постоянно переходя из собственно научной плоскости в идеологическую и политическую, особенно в период холодной войны. Известно, что сам Энгельс позже в письмах признавал, что отказ от многофакторной модели исторического процесса (М. Ковалевский и др.) и выделение экономики в качестве единственной детерминанты были ошибочны. В письме И. Блоху он пояснял: «Маркс и я отчасти сами виноваты, что молодежь иногда придает больше значения экономической стороне, чем это следует. Нам приходилось, возражая нашим противникам, подчеркивать главный принцип, который они отвергали, и не всегда находилось время, место и возможность отдавать должное остальным моментам, участвующим во взаимодействии»