Луна качалась над макушкой Петера – видно, зацепил нечаянно рукой. Он чувствовал себя большим и сильным, почти всемогущим, и черт дернул его за язык. Петер поправил галстук и попросил тишины:

– Пока моя рука держит перо…

– …и пивную кружку, – эхом донеслось из затененного пальмой угла.

– …я буду выступать против безрассудных полетов и вообще русского присутствия в окрестностях нашего славного города.

– …как раньше клялся в любви к русским и благодарил в газете за помощь магистрату. Когда ты врал: тогда или теперь?

Понятно, это был Сильвестр, которому бы двигать пешки и скромно помалкивать. Он же, напротив, продолжал выступать из своего угла:

– Вспомни, Петер, одну рождественскую ночь. Я уже молчу, что без меня ты бы не прошел на аэродром… Но разве не ты сказал: «Сейчас взошла звезда моей удачи»?

Подполковник полиции не зря брал призы за стрельбу. Знал, где уязвимое место, и не промахнулся. Рука Петера, коей до победного полагалось держать символическое перо, дрогнула вместе с сердцем, и шампанское расплескалось по грязноватой скатерти. Какой журналист забудет свой первый большой репортаж, перепечатанный из местной газетенки сразу несколькими общенациональными? В репортаже было все, что требуется для хорошего рождественского рассказа. И, самое поразительное, все было правдой: небывалый снегопад и непроходимые заносы на дорогах, отрезавшие Охотничью Деревню от всего мира. И еще была молодая женщина по имени Мария, некстати задумавшая рожать, когда в единственной клинике пропало электричество и вода замерзла в трубах.

Русские по неистребимой привычке геройствовать отличились и на этот раз! Петер никогда бы не поверил, что можно взлететь в столь злую непогоду, не будь сам на аэродроме. И сегодня… Сколько лет прошло? Восемнадцать? Больше? И сегодня перед глазами Петера как наяву тот вертолет, зависший над взлетной полосой. Воздух был нашпигован снегом, как охотничья колбаска салом, лампочки на концах лопастей очертили круг, который смахивал на нимб над головами святых, и заголовок репортажа родился мигом: «Советские пилоты в роли Божественного провидения».

«Божественное» осмотрительные редакторы из текста выкинули. Тогда ко всему божественному относились с оглядкой и подозрением. Другие были времена. Совсем другие, и вспоминать о них…

– Это провокация, господа! – сказал Петер, икнув, и рухнул на стул, не выпуская из рук бокала.

Последующее происходило без его участия. Террасу «Зеленого какаду» Петер и Сильвестр покинули одновременно, только по-разному. Журналиста довели до дома, двухэтажного коттеджа на улице Бабочек, и с бережением уложили на кушетку в саду, чтобы герой дня не попал жене под горячую руку.

Бывшего начальника полиции молодежь проводила, кажется, плевками вслед, на ступеньках крыльца кто-то дал подножку. В кабачке было немало тех, кому подполковник полиции Сильвестр Фельд насолил в свое время.

«Каждому свое, – думал Петер, поудобнее устраиваясь на плетеном ложе, хорошо знакомом по прежним загулам, – кто скажет мудрее? Так было и, наверное, будет. Вдруг земной путь людей и впрямь определяют звезды?»

Звезды были далеко, и Петер не услышал их ответа. Вместо этого в глубине сада прозвучали шаги и сухой отрывистый щелчок, знакомый каждому, кто хоть раз переламывал затвор двустволки.

3. Ультиматум

Вороненая сталь стволов стала теплой у его щеки. Будто не было у начальника отдела военной контрразведки Группы российских войск полковника Ржанкова других забот, как сидеть на засидке в обнимку с ружьем, подкарауливая кабана. Но отказать в просьбе Вадиму Бокаю, единственной просьбе за много лет их дружбы, Геннадий Николаевич, естественно, не мог. Он помнил, благодаря кому не сиротой растет единственная дочь.