Эти рубежные события, безусловно, побуждали к усиленному размышлению о месте пермской земли в религозно-духовной истории России, о духовной самобытности края. В литературных откликах на эти события формировались подходы к целостной интерпретации религиозной истории Перми.

Первым значительным шагом на пути целостного осмысления религиозно-духовной истории Пермского края стала книга «Великопермская и Пермская епархия (1379–1879)» (Пермь, 1879), принадлежавшая перу уже не раз упоминавшегося нами пермского духовного писателя почётного члена Петербургской духовной академии, протоиерея Евгения Алексеевича Попова (1824–1888). Главная идея его сочинения состояла как раз в избранности Перми, ее духовном призвании, и основанием для этого убеждения было, конечно, имя и дело Стефана. Аргументация Попова носила сугубо семиотический характер. В этом смысле красноречив добросовестно пространный подзаголовок книги: «Пятисотлетие проповеди Св. Стефана Пермского, почти столетие Перми и почти трёхсотлетие покорения Сибири». Как уже говорилось ранее, Попов обратил внимание на «замечательное стечение летоисчислений»: нумерическую симметрию дат трёх судьбоносных для истории Перми событий – начала проповеди Стефана Пермского, похода Ермака и дарования имени городу, стоящему на последнем рубеже европейской России. Тем самым пермский протоиерей утверждал телеологическую связь между служением святого Стефана и исторической миссией Перми, ставшей на границе двух культурно-исторических миров.

Ту же цель – утвердить идею о провиденциальной избранности места преследовали уже приведенные выше размышления Попова о связи имени места и имени святителя. Ведь следуя мысли Попова, Пермь названа по имени святителя, а не наоборот: это «он оставил нам <…> имя, как некогда Илия бросил свою милость Елисею». Подчеркивая этот парадоксальный оттенок своего размышления, Попов апеллировал к авторитету предания: «Наша Пермь существует всего одно столетие, а он назван «Пермским» до самого рождения своего. Так как когда его мать была ещё трёхлетнею и пришла вместе с родителями своими в церковь – Прокопий юродивый вдруг пал малютке в ноги и вслух всем сказал: «Вот идёт мать епископа Стефана, учителя Перми!» 80.

В том же сочинении Попова возник абрис идеи «Пермского собора» со св. Стефаном Пермским в возглавии. Она выражена в проекте убранства часовни св. Стефана в Перми. По замыслу Е. Попова, кроме образа св. Стефана Пермского в часовне должен быть представлен в иконах собор всех святых, продолживших вслед за Стефаном дело просвещения и духовного окормления пермской земли: «св. Ионы епископа Пермского, который уже доходил с проповедью до самой нашей Чердыни, а также преподобного Трифона Вятского, прямого распространителя у нас православия. А за тем здесь же могли бы иметь место изображения всех тех епископов за 500-летие Великопермской и Пермской церкви, которые причислены к лику святых. Это именно из епископов Великопермских Герасим и Питирим, из Тобольских и Сибирских, которые некогда управляли целою половиной церквей нашей епархии, – Иннонентий Иркутский, Дмитрий Ростовский и Павел Тобольский»81.

Позднее, в 1904 году, появился новый, на этот раз литературный, вариант идеи собора пермских святых. Священник Яков Васильевич Шестаков (1870–1919), известный благодаря прозе и воспоминаниям Михаила Осоргина, в ознаменование 200-летия перенесения мощей св. Симеона из села Меркушино в Верхотурский монастырь (12 сентября 1704 года) издал в Москве брошюру «Пермский патерик». В эту книгу Шестаков включил в исторической последовательности житийные поэмы священника Афанасия Веселицкого о Стефане Пермском, Трифоне Вятском и Симеоне Верхотурском, а также гимн Святителям Герасиму, Питириму и Ионе собственного сочинения под псевдонимом Странник-Пермяк. Идея этого собрания поэм подчёркнута и названием «Пермский патерик», и эпиграфами: «Бог прославляем в совете святых» (Пс., 88,8); «поминайте наставников ваших, которые проповедовали вам слово Божие, и, взирая на кончину их жизни, подражайте вере их» (Евр., 13,7).