Разумеется, не стоит слишком уж превозносить эти человеческие инстинкты. В конце концов, быстрее всего мы бежим на плач собственных детей, а к чужим младенцам, вообще к другим людям и даже к собственным раздражительным подросткам проявляем заметно меньше нежности. Выходит, чем взрослее человеческое существо, тем меньше мы готовы проявлять сострадание, да и в целом вполне способны на жестокость. И это удручает примерно в той же мере, в какой воодушевляют выводы Келтнера.

Однако сам Келтнер смотрит на вещи иначе – отчасти потому, что Рольф научил его заботиться обо всех тех, кто особенно уязвим. Важно и то, что сам Келтнер практикует так называемую медитацию метты, или медитацию любящей доброты, которая (мы увидим это в главе 4) помогает ценить других так же, как мы ценим собственных бесценных детей. («И я убежден, что у нас есть все шансы этого добиться», – считает Келтнер.) Здесь очень помогут знания, полученные нами от Чарлза Дарвина.

У широкой публики Дарвин ассоциируется с идеей о жестоком антагонистическом противостоянии видов, с тем, что Теннисон назвал «природы красный зуб и коготь», – с лозунгом «выживет сильнейший»[64]. Однако ничего такого Дарвин не говорил. Фраза о выживании сильнейшего принадлежит философу и социологу Герберту Спенсеру, она была подхвачена сторонниками так называемого социального дарвинизма, продвигавшими идеологию превосходства белых и богатых[65].

Самому Чарлзу Дарвину, по мнению Келтнера, гораздо ближе была бы фраза «выживет добрейший»[66]. Дарвин был мягким и склонным к меланхолии человеком, любящим супругом и отцом десятерых детей, с детства обожавшим природу[67]. Его отец мечтал, чтобы Чарлз стал врачом, но тот, увидев в 16 лет хирургическую операцию, причем без анестезии, как это тогда делалось, был настолько потрясен, что до конца жизни не выносил вида крови[68]. Дарвин предпочел работать в лесах и изучать насекомых. Позже он описывал свои впечатления от лесов Бразилии: «Хаос и восторг, из которых рождается будущее и появляется чувство спокойного удовлетворения»[69].

Карьера Дарвина только начиналась, когда его любимая дочь Анни умерла от скарлатины, и, как считают его биографы Дебора Хейлигман и Адам Гопник, это повлияло на все мировосприятие ученого[70]. Он был настолько потрясен и раздавлен, что даже не смог прийти на похороны. Анни была веселым ребенком, любила сидеть в обнимку с матерью и могла часами делать прически отцу; об этом Дарвин позже писал в дневнике. «Мама, что же мы будем делать, если ты вдруг умрешь?» – плакала Анни, когда ей пришлось на время расстаться с матерью[71]. Но жизнь повернулась так, что это ее матери и отцу, Эмме и Чарлзу Дарвин, пришлось пережить трагедию. «Наш дом лишился радости, – писал Дарвин в дневнике после смерти девочки, – и в старости нам не будет утешения»[72].

В вышедшей спустя два десятилетия книге «Происхождение человека и половой отбор», одной из важнейших в наследии Дарвина, есть рассуждения о том, что сострадание – один из сильнейших человеческих инстинктов: «Социальные инстинкты позволяют животным находить удовольствие в общении с себе подобными, ощущать взаимную симпатию, помогать друг другу… Подобное поведение является, по всей видимости, следствием того, что социальные или материнские инстинкты сильнее прочих, так как реализуются стремительно, не оставляя времени ни для рефлексии, ни для переживания боли или удовольствия» (курсив Дарвина)[73].

Дарвин наблюдал многочисленные примеры того, как животные инстинктивно реагируют на чужие страдания: собака, проходя мимо заболевшего кота, всякий раз старалась его лизнуть; вороны терпеливо кормили старую ослепшую птицу; мартышка с риском для жизни пыталась спасти любимого смотрителя зоопарка от агрессивного бабуина