Шейх. Нет ничего зазорного в том, чтобы мусульманин обманул кафира.

Жамал. Но этот мусульманин только что пытался обмануть и меня.

Шейх. Ну, значит, вы тоже кафр. Мусульманка не стала бы возмущаться судом шариата и не стала бы оскорблять прилюдно своего шейха.

Жамал. Я не стану кафиром только потому, что так решил лживый шейх. И, если на то пошло, то лучше быть кафиром, чем считаться мусульманкой из его общины. (уходя за подручным шейха, которому было поручено отвезти ее в стадион, вышедшим из толпы Гульнаре и Берику) Пойдемте, дети. Здесь нам делать нечего.

Аскар. (идет за ними) Жамал! Гульнара! Берик! Стойте!

Жамал. (резко оборачивается и кричит, вытянув вперед руку с растопыренными пальцами) Отстань! Ты теперь нам не нужен! Посмотри на свои руки – они по локоть в крови. Мы не можем жить с кровавым палачом под одной крышей. Прочь! Оставайся со своим выродком-шейхом, верши с ним свою сатанинскую расправу!

Имам останавливается как вкопанный. Жамал с детьми уходит. Тут раздается голос муэдзина – он призывает мусульман в мечеть на вечерний намаз. Кади встает, за ним его писарь, и оба уходят, не глядя на шейха. Люди из толпы расходятся. Офицер уводит своих солдат. Боевики тоже покидают площадь по знаку шейха. Шейх подходит к имаму и трогает его за плечо.

Аскар. (словно очнувшись, оглядывается вокруг) А?! Что?! Что это?

Шейх. Это азан, имам. Подошло время вечернего намаза. Идемте в мечеть, уважаемый.

Шейх удаляется уверенным шагом, имам плетется за ним, шатаясь, как пьяный и спотыкаясь. Сцена быстро пустеет и под заунывный голос муэдзина опускается занавес.

Центральный стадион. Вечер, наступают сумерки. На футбольном поле сидят и лежат люди. Слышен приглушенный говор, чьи-то проклятия, чьи-то стоны, детский плач. С репродукторов постоянно читают Коран. Чтение не прерывается, то, становясь громче и заглушая все звуки, то вновь утихая. Узники стадиона практически неподвижны, лишь изредка пройдет кто-то, но тут же освещается лучом прожектора и через мегафон раздается требование прекратить движение. В центре сцены лежит Мария. Ее голова покоится на коленях Ларисы. Она бредит.

Мария. (что-то бормочет горячечно, а потом вскрикивает, порываясь подняться) Ваня! Ваня! Куда ты? Иди сюда, я здесь! Мы все здесь… А! Вот ты теперь какой. Я и не думала… я бы никогда не подумала, что ты… именно ты… станешь таким. Нет-нет! Я не верю! Я никогда не поверю в это! Ты не такой… нет, ты никогда не был таким… таким, как они. Ты никогда не был бессердечным. Ты никогда не был жестоким. Нет, напротив… ты всегда был добрым… нежным… что же теперь с тобою стало? Что же со всеми вами стало? Ваня! Почему ты молчишь? Скажи же что-нибудь! Ответь мне – что это такое вы сотворили? Что же вы натворили? А?! Ведь это бесчеловечно! О-ох! (откинувшись опять на колени дочери, всхлипывает)

Лариса. (плачет) Мама! Перестань, прошу тебя, перестань, пожалуйста! Его здесь нет.

Мария. А?! Доча, ты? Подай-ка попить… пить так хочется ужасно. (шарит руками по пуговицам, словно желая расстегнуть жакет) Как здесь жарко! Как солнце палит… так немилосердно. Как хочется пить! Лариса! Подай мне водички… не надо чаю… не нужно кофе… простой водички из-под крана… да, простой воды из-под крана…

Вдруг в певучее чтение Корана врывается гул самолетных двигателей, и тут же лучи прожекторов взмывают в небо. Забухали скорострельные зенитные установки, застрекотали пулеметы. С неба на парашютиках опускаются мешки с продовольствием, питьевая вода в пластиковых бутылках и медикаменты в аптечках с нарисованными на них красными крестами и полумесяцами. Замелькали листовки. Один парашютик с пластиковыми бутылками опустился возле Ларисы. Девочка откладывает голову матери с колен и хватается за пакет с пластиковыми бутылками. Тем временем какой-то мальчик хватается за стропы парашюта.