Я не ушел из собора потому, что считал в то время дань уважения, отданную Гиммлером Фридриху II и Генриху VI, и наш с Боккини заговор победой Гогенштауфенов. Дальше этого мои мысли не шли. Я не герой и до сих пор уверен, что героев хватает и без меня – уж они-то, учитывая свое положение, а также пылая ненавистью и презрением, непременно сделали бы то, на что не решился я.

Снаружи, перед входом в собор, фарс с возданием почестей Гогенштауфенам наконец завершился – ко всеобщему удовлетворению. Русый голубоглазый мальчик протянул в сторону Гиммлера свою пухлую ручонку и произнес: «Добрый день, ваше превосходительство». Гиммлер, принявший ребенка за потомка гвельфов, с изумлением уставился на него. Немецкая кровь наемной армии Гогенштауфенов, несомненно, с успехом пережила века. Наполовину растроганный, наполовину огорченный, он пожал плечами и сочувственно отозвался о Гогенштауфенах и о результатах их этнической политики в далекой Сицилии.

Боккини очень развеселился, когда я рассказал ему об этих событиях за рюмкой коньяку, изготовленного в ту пору, когда карьера Наполеона находилась еще в самом зените. В ответ он поведал мне свою историю и велел как-нибудь при случае передать ее Гиммлеру. Он думал, что тому будет смешно, но ошибся.

Чудесный анекдот, который дон Артуро рассказал мне, потягивая бренди 1811 года, касался жены посла одной из великих держав. Он вздохнул, заметив, что, к счастью, среди жен послов имеется мало любительниц любовных приключений. Что было бы, если бы до злых языков римского высшего света дошла весть о том, что дама, о которой идет речь, решила осуществить свои сокровенные мечты в небольшом захудалом городишке в пригороде Рима, или о том, что в ее глазах вспыхнуло вожделение при виде юного Адониса древних, но плебейских кровей? Но и этот эпизод остался бы без последствий, подобно многим другим, если бы несчастному агенту полиции, наблюдавшей за борделями, не вздумалось именно в эту ночь поднять на ноги все заведение хриплым криком: «Documenti, documenti!» Молодой человек, у которого были с собой только давно просроченные водительские права, спрятался в шатком шкафу, предоставив своей полуодетой спутнице самой объясняться с полицией на ломаном итальянском. Однако терпению любой женщины когда-нибудь приходит конец, особенно при таких нестандартных обстоятельствах, и изумленный страж приличий и порядка получил приказ жены посла, произнесенный непререкаемым тоном, связаться с начальством – чем выше оно будет, тем лучше, – или ему придется плохо. Атмосфера накалилась еще сильнее, когда, в эту же самую минуту, дверь гардероба распахнулась и оттуда вывалился таксист, не имевший при себе ни своей машины, ни одежды. Что в таких случаях делает хорошо обученный полицейский? Именно то, что и сделал наш доблестный бригадир. Он закрыл дверь шкафа, побыстрее убрался и бросился искать телефон. Найдя его, он, потея от страха, принялся обзванивать всех начальников римской полиции, пока его вопль о помощи не достиг секретариата, а оттуда – личной резиденции его превосходительства. Дон Артуро был не один – он редко спал ночью в одиночестве. Со вздохом поднявшись с постели, он принялся распутывать инцидент, который мог бы привести к непредсказуемым дипломатическим последствиям. Он уведомил даму, которая теперь билась в истерике, о том, что скоро приедет, велел спустить с лестницы незадачливого таксиста, успевшего уже одеться, а потом лично появился на сцене в сопровождении нескольких адъютантов. Одетый, как всегда, очень элегантно, с великолепным шелковым галстуком на шее, благоухая лимонным одеколоном, он вошел в загородное любовное гнездышко дамы. Галантно поцеловав ей руку, он, от имени итальянской полиции, извинился за то, что таксист выбрал совсем не достойный ее отель, улыбаясь, пообещал в будущем обслужить ее получше, и порекомендовал небольшую, но очень приличную виллу в Остии, которую она может снять в любое время. Далее он заявил, что с радостью обеспечит ей алиби, которое объяснит ее позднее возвращение домой.