– Знаешь, Алекс, я не бог. Ну я понимаю перевести один, максимум два стишка. Нормальный комп от этого поглючит-поглючит, да потом сам же и восстановится. Но вытащить комп, в который загнали целый сборник! Знаешь, что ты сделал?! Всё равно что всадил живому человеку миллиграмм сто героина и при этом внушал ему разную чушь про строение мира, бессмысленность бытия и другую подобную чепуху. После такого не выживают!

Матвей всё же приехал. Ввалился в комнату в пять утра, заспанный и взъерошенный, в застиранной футболке и спортивных штанах, с фельдшерским реанимационным чемоданчиком в руках. Покачал головой – «… и как только таких извергов до техники допускают!..» – и засел за планшет. Через два дня дисплей мигнул в первый раз. Через четверо суток реаниматор вылез из-за стола, с трудом разогнул затекшие ноги и, недобро глянув на меня, предупредил: «Готово. Живой. Но если ещё раз узнаю, что пытал технику алгоритмическими стихами… Это ж такая зараза – они потом ею по сетям обмениваются. Мало того, что свой комп загубишь, так и все остальные, которые в сеть входят, могут с катушек съехать. Представляешь себе всемирную паутинку из миллионов свихнувшихся компов?..»

В общем, стихи с немецкого с той поры я переводил только от руки, для чего пришлось восстановить давным-давно, сразу после школы утерянный почерк. Но с планшетником продолжало твориться что-то неладное. Временами он зависал, выдавая зашкаливающий уровень загрузки. Иногда вежливо осведомлялся: «Хозяин, можно поработать в сети?» Что-то происходило в недрах его электронного мозга. Лексикон его стремительно обогащался. Наконец, через несколько месяцев появилась змейка – поначалу я её даже не заметил. Она умело маскировалась: на чёрном фоне её шкурка приобретала антрацитовый окрас, на белом – молочный. Она с любопытством вслушивалась в мои команды, иногда что-то подсказывала, а остальное время мирно дремала в углу экрана. Назначение её мне было неясно, но постепенно я привык к ней и стал воспринимать её не иначе, как душу своего планшетника. Разумеется, это было уже слишком. Даже для меня. Но не обращаться же со своими странными фантазиями к специалистам? Поэтому со временем я смирился, и так мы и жили вместе – и работали тоже.

За окном принялось светлеть нехотя и вяло. Небо вновь навалило на город толстое одеяло облаков, готовых в любую минуту разродиться проливным дождём, и мой неугомонный друг своей кисточкой-верхушкой продолжал размазывать в воздухе тоскливую серую акварель. Холодное дождливое лето. Я сидел у стены и смотрел сквозь распахнутую балконную дверь, как очередное утро этого дождливого лета входит в город. А, может быть, порасспросить Всеволода Валентиновича? Всё же психиатр, психотерапевт и лингвист в одном флаконе, и "наш" человек, несмотря на свою в общем-то зловещую экзекуторскую роль в качестве главы региональной спецкомиссии, которую раз в год должны были проходить все местные переводчики и которая выдавала заключения о нашей психической нормальности и, соответственно, профпригодности… ну, или направления на лечение в ту самую элитную клинику, что было равносильно смертному приговору. Другими словами, это был человек, перед которым мы были обязаны изливать душу. Да-да, именно так – обязаны. Это было прописано в наших лицензиях, тех самых бумажках, которые, грубо говоря, и были нашим разрешением на нормальную жизнь. А для тех, кто не хотел говорить – сыворотка правды. При мысли об этом моё тело невольно содрогнулось… Однажды мне дали испытать на себе её действие. Нет, вовсе не из злых побуждений. Просто для того,