С треском и шипением догорали последние головни страшного пожарища. Нестерпимый жар обуглил деревья в палисадниках. Как сухой обугленный пень, стоял тополь перед домом Игната.

С безумными глазами и трясущимися руками Игнат искал внучат. Ноги его не слушались, подгибались, и он, заикаясь, спрашивал каждого: «Не видели моих внучат?» Но в суматохе было не до них, и никто их не видел. Взор его стал неподвижен, лицо свинцово-серым, он заревел, как бешеный бык, хватаясь за сердце, и рухнул на землю около своего бывшего двора.

В этот день в Прядеиной сгорело дотла двенадцать домов. Огонь пожара, подгоняемый ветром, дошел до оврага и там наконец потух.

Дедко Евдоким с бабкой, слава богу, за оврагом жили. После пожара старики приютили в своей избушке мать прядеинского старосты Ивана Прядеина. Спасая домашнее имущество и маленьких внучат, она сильно обгорела. Дедко Евдоким со своей старухой лечили ее как могли – травами, мазями и наговорами, но больной становилось все хуже. На четвертый день мать старосты умерла в страшных мучениях.

Бабка Евдониха крестилась, приговаривая:

– За грехи нас Господь наказывает, безвинная душа мстит нам за то, что истинного убивца выгораживали… Покойник-то, он у ворот не стоит, а свое выводит!

Кумушки на лавочках судачили:

– И год-то нынче засушливый и неурожайный выдался, да еще – на тебе, пожар! Ведь двенадцать хозяйств погорело, двенадцать семей без крова осталося…

– И не говори, кума! Верная присказка: уж пришла беда, дак отворяй ворота!

– За грехи мы наказаны, за ложную присягу, крепко нам отомстила и живая Федоска, что не защитили, и мертвая Анна. Прогневили мы Бога, прогневили… молебен отслужить надобно! – качали головами седые старики.

Вскоре съездили в Киргу, привезли иконы, попа и стали служить молебен. На молебен собралась вся деревня – и стар и млад. Все усердно молились, чтобы Бог простил им все прегрешения. Помолились за здравие рабы божией Федосьи и за упокой рабы божией Анны. В душе многие считали виновником всех несчастий Федюню и потихоньку говорили: «Не будет нам счастья, пока убивец ходит на свободе. Место ему на каторге».

Но русский человек незлопамятный, он скоро забывает обиды и прощает всем и все. Простили и Федюне. За это время Федюня сильно поседел, постарел и притих…

После молебна всем миром принялись ставить погорельцам избушки и конюшни. Но первой из погорельцев стала сама строиться самогонщица Агапиха. Олимпий, который после смерти кузнеца Агапа уже много лет был ей законным мужем, в хозяйстве был, как говорится, так – пришей-пристебай; Агапиха правила всем сама, и получше иного мужика.

Лизавету, единственную свою дочь, она замуж не отдала, а взяла в дом зятя, работящего молчаливого парня из бедной многодетной семьи. Так у нее стало два своих мужика-работника, да еще наняла работников со стороны. Новый дом Агапихи, построенный для нее мастерами из Ирбитской слободы, получился лучше прежнего, как и подобает денежному человеку.

В деревне говорили, что богатая Агапиха дома деньги никогда не держит, а всю наличность отдает под проценты богатому купцу из той же Ирбитской слободы.

А со стороны поглядеть – Агапиха в деревне имела только то, что имели и другие прядеинцы. И прежний дом у нее был такой же, как у всех, разве что задняя половина с отдельным ходом частенько служила кабаком, а если наведывалось волостное начальство, кабак становился горницей. Кроме домотканых настольников и половиков, в дому у нее ничего не было. Иногда к ней вдруг приходили или приезжали незнакомые люди, жили, работали, потом так же внезапно исчезали.