Ярмарка в порту была в самом разгаре. Сколоченные наспех деревянные столы были завалены необычным для Европы товаром. Оглушённые людским гвалтом, под натиском толпы Эрнст с Эдит были вынуждены плыть по её течению. Людская река, споткнувшись на очередном повороте и разделившись на два широких рукава, вынесла их к большому прилавку. За прилавком стояла Гора Мяса. Из провала, заросшего длинной всклоченной бородой, где по законам анатомии должен был находиться рот, на весь порт летело всего три слова. Россия. Мороз. Холодно. Увидев прибитых толпой потенциальных покупателей, Гора Мяса оживилась, расчесала густую бороду короткопалыми пальцами, отбросила со лба спутанные космы и глянула на изумлённых покупателей хитрыми, пронырливыми глазами. Затем бесцеремонно выдернула Эдит из толпы, повертела её в разные стороны и, причмокнув от удовольствия, исчезла в груде товара. Купец, перетряхивая свои сокровища и свободной рукой вцепившись в приплывшую к нему золотую рыбку в лице Эдит, пыхтел как тульский самовар. Его огромный живот, вальяжно развалившись праздничным студнем, лежал на товаре, колыхаясь от сиплого дыхания. На волосатой голове, похожей на заросшее сорняками поле, огромной мясистой плюшкой лежало Ухо. О, это было ещё то ухо, которое к тому же жило своей обособленной жизнью. Попади оно на глаз художнику или писателю, о нём можно было бы сложить сонеты. В то время как проворные руки купца искали нужный товар, ухо преданно служило хозяину. Подвижным локатором оно шевелилось, вставало торчком на собачий манер и замирало, реагируя на любой шум. Купец, ещё раз взглянув на свою подопечную, вытащил из-под вороха одежды зимнюю шубейку и, поцокав языком от удовольствия, накинул её на плечи маленькой фрау. Подняв указательный палец, он назидательно произнёс:

– Россия. Мороз. Холодно. – Затем жестом циркового фокусника вытащил из горы наваленного товара пушистый тёплый платок, любовно погладив его, подул на ворсинки и с восхищением нараспев произнёс: – Оренбургский.

Эдит, уловив знакомый слог – бург, улыбаясь, закивала головой. Купец, приняв её улыбку за согласие на покупку, радостно потерев руки, выкатил кругленькую цену. От услышанной суммы глаза Эдит приобрели цвет замороженной трески. Купец, встряхнув покупательницу и обдав застарелым запахом чеснока её хорошенький носик, прошептал:

– Будет подарок.

От застарелого запаха чеснока внутренние органы Эдит запросились на свободу. Она сморщилась от спазм, выворачивающих желудок, а торговец, довольно улыбаясь, вытащил из-под прилавка засверкавшие новенькой кожей зимние сапожки. Эдит была сражена, убита и растоптана таким великолепием. Она с испугом посмотрела на мужа. На хорошеньком личике за несколько секунд пронеслись радость, боль, желание, страх, отчаяние, и глаза, не выдержав бури страстей маленького сердца, брызнули фонтаном слёз. Ошалевшие от подобной реакции мужчины замерли. Первым опомнился купец. Подхватив свой живот с прилавка, он гусиной походкой подошёл к женщине и вопросительно посмотрел на её спутника. Эрнст, поймав его взгляд, стал пробираться к жене через нахлынувшую любопытную толпу. Суетливо толкая друг друга, мужчины забегали вокруг плачущей навзрыд женщины двумя неуклюжими медведями. А она, прикрыв ладошками лицо, беспрестанно повторяла:

– Марципан, марципан.

Бедный купец никак не мог прийти в себя от случившегося инцидента. Он сбросил с себя шапку и, вздыхая с тяжким присвистом, огромным платком вытирал вспотевшие глубокие складки на шее. Его замечательные уши, торчавшие созвездием пса на макушке головы, застыли в ожидании команды. Первым от этого шквала горя пришёл в себя Эрнст.