Солнце перевалило за полдень. Чайки на берегу, готовясь к Обеденному Жору, ждали нужную волну. Альбатросы, высматривая желанную добычу, зависли над морем. Но море лениво гоняло к берегу лишь пустопорожние мелкие волны. Альбатросы терпеливо ждали. И вот она, удача. Порывистый ветер длинным пенным языком вышвырнул на берег глубинную волну, её тотчас же с характерным шипом накрыла вторая. И в гребне следующей волны ослепительной россыпью засверкал серебром рыбный косяк. Чайки со сварливым криком взлетели за альбатросами по обозначенному ориентиру, заглатывая в пике рыбёшек с гребня волны. Жор начался. Невозмутимые рыбаки растягивали сети, готовясь принять в них выброшенный морем косяк. В благодушном настроении после выпитого прохладного пива отдохнувший душой и телом бургомистр размышлял о сложившейся ситуации в городе. Его абсолютно не радовала перспектива взвалить на свою шею обузу из 30 000 тысяч зимующих переселенцев. «Надо что-то делать. Хоть наизнанку вывернуться, но помочь комиссару надо». Где-то глубоко в душе назойливый молоточек выстукивал тему тревоги. Вдруг эта лиса пастор подведёт его под монастырь и не выполнит своих обещаний. Совесть настойчиво напоминала о себе двумя выпитыми пинтами пива. «О грехи мои тяжкие, Господи, помилуй и пронеси», – бургомистр истово перекрестился на золотой купол собора и, грузно поднявшись с уютного места, поспешил к Ратуше. И Господь услышал его. Бургомистр вообще был уверен, что Господь больше слышит грешников, а не праведников. «Чего их, праведников, слушать, – рассуждал бургомистр, – праведники они и есть праведники. А вот грешники совсем другое дело, они же как больные дети, а больных детей, как известно, любят больше. Вот и получается, что Господь больше любит сирых и убогих, то есть грешников». Придя к такому своеобразному умозаключению о Господской притче про Сирых и Убогих, сложившейся в его сознании кривым перевертышем, бургомистр навсегда закрыл для себя тему грешников и праведников.

Выйдя на центральную площадь, он с облегчением увидел вызывателей и пастора, поднимающегося по лестнице Ратуши. Остановившись в центре площадки, Олаф эффектным дирижёрским затактом призвал всех к порядку.

– Чада Господни, – прогремел он, обращаясь к собравшимся. От неожиданных властных нот в его голосе вызыватели замолчали. – Чада мои, по воле божьей началось великое переселение народов, и Господь призывает вас на благое дело – создать новые подорожные для первых переселенцев, идущих к месту второго пришествия Господа. Старые списки неугодны Господу, в них не указаны конфессии, к которым принадлежат переселенцы. Да исполним волю Господа, уничтожив происки лукавого, пытавшего обмануть Создателя.

С этими словами пастор, подняв над головой устаревшие списки, белыми голубями выпустил их на свободу. Бумажные птицы, покружившись, послушно упали к его ногам. Олаф, подняв благочестивый взор к небесам, воспарил над толпой. В своих потаённых мечтах он уже видел себя новым избранником Бога, способным повести за собой целые народы. Но, увы, бурных оваций на его пламенную проповедь не последовало. Спустившись с небес на грешную землю, вместо благодарных глаз своих последователей несчастный увидел, что вызыватели, все как один, смотрели на подходившего к ратуше бургомистра. Поймать Славу Великого Проповедника, в очередной раз вильнувшую щучьим хвостом, ему снова не удалось. При гробовом молчании толпы, потерявшей к нему всякий интерес, Олаф моментально уменьшился в размере. Путаясь в длинной сутане, он лихорадочно начал собирать разлетевшиеся листы.