Проза жизни наступила по возвращении, как отрезвление после грандиозной вакханалии. Дабы оправдать свое недельное отсутствие, у знакомых студентов-медиков я достал медицинские бланки с печатями. На них-то чужой рукой, но под мою диктовку, и были написаны непритязательные диагнозы наших заболеваний. Сдали в деканат, и вскоре последовал ответ в виде приказа: «За систематические пропуски занятий и обман деканата ОТЧИСЛИТЬ…» Нас с Серегой отчисляли. Очевидно, терпение у деканата лопнуло. Нас не допустили к первому экзамену, потом ко второму… Недопуск или несдача трех экзаменов означали автоматическое отчисление из ВТУЗа. Если Сергей уже отслужил в армии, то для меня «священный долг» неотвратимо следовал за порогом «Alma mater».

Наша группа, взбудораженная нашим грядущим увольнением, решила всем составом ходатайствовать перед деканатом. Был назначен день и час. Как на грех, в это же время давал свой концерт известный бард, а значит родной брат всех туристов, коими мы являлись, В. Дольский. Нужно было выбирать.

В то время, когда наши однокашники маялись у дверей деканата, мы с Серегой с волнением слушали бардовские песни!

В конечном итоге нас вызвали на собеседование с деканом. Он отчитывал нас недолго, обозвав «мелкими мошенниками», с чем мы смиренно согласились. В заключительном «идите» уже слышались мажорные нотки!

К «игре века» мы готовились недолго. Скинулись. Подсчитали, чтобы осталось на игру «по-крупному». Вечером мы собирались расписывать пульку.

– Старики! А что мы все мелочимся? Давайте купим целый ящик! Сядем, как люди, поиграем, – воодушевлял всех Пашка Филонов.

– Ну да, сразу весь ящик и прикончим! – скептично бросил Бродский.

– Ну, уж нет! На всю неделю растянем! Может и больше!? – неуверенно сказал экономный Серега.

Никого уговаривать не пришлось. Взяли ящик портвейна «777» и незамысловатую закусь…

Утром в комнату постучали. Негромко так, неназойливо. Самый дисциплинированный из нас Миша Бродский, придерживаясь за стулья и спотыкаясь о разбросанные кругом бутылки, сомнамбулически двинулся к двери. Вошла целая комиссия во главе с деканом Комиссаровым Николаем Максимовичем.

Нет, мы не претендовали на звание «Образцовой комнаты» и могли бы сразу отказаться от участия в смотре-конкурсе. Не надо нам никаких смотров, а тем более комиссий! Но было поздно! Предметы занимали фантастические положения в пространстве, а дух в комнате был таков, что время – остановилось! Мы проснулись от громких чужих голосов и предчувствия беды. Нинка, Пашкина подруга, благоразумно нырнула под одеяло.

Взгляд декана остановился на остывавшей и замусоленной колоде карт, небрежно брошенных на лист бумаги с расписанной «горой». Скорее от желания глотка свежего воздуха, декан предпринял маневр: он яростно собрал карты и расписанный лист и, растворив окно (О, блаженство!) – выбросил все вон с девятого этажа.

– Николай Максимыч, как же так, в окно… Мы же вчера только субботник проводили, бумажки подбирали, – недовольно буркнул Пашка, сидя на кровати с обнаженным торсом и вопросительно разведя руками. – Ай, яй, яй, непорядок!

Максимыча передернуло от такой наглости. Он сказал краткую, но энергичную речь, суть которой была в том, чтобы мы сегодня же освободили комнату, отправившись «к чертовой матери». Когда комиссия удалилась, Пашка протяжно затянул на мелодию «Черного ворона»:

– Да, ништяк посидели! Мишка, засланный ты у нас казачок! Зачем открыл этой кровожадной кодле?

Бродский безразлично махнул рукой: кто ж знал?