– Нет, – сказал я. – В этом нет необходимости.

– Что это значит?

– Я решил остаться сам.

Его нижняя челюсть отвалилась, совсем как у Этти, и решительно захлопнулась.

– Невозможно. Ты – полный профан в конном спорте. Тебе не выиграть ни одной скачки.

– Лошади в прекрасной форме, Этти – тоже, а заявки ты можешь составлять, лежа в постели.

– Я категорически запрещаю. Ты найдешь знающего тренера, кандидатуру которого я одобрю. Не хватает только, чтобы драгоценными чистокровками занимались дилетанты. Изволь слушаться. Ты меня слышишь? Изволь слушаться.

От болеутоляющих таблеток зрачки отца сузились, хотя язык еще не начал заплетаться.

– С лошадьми все будет в порядке, – сказал я и подумал о Лунном Камне, Счастливчике Линдсее и двухлетке с разбитым коленом, страшно жалея, что не могу раз и навсегда избавиться от всех неприятностей и, не сходя с места, передать бразды правления Бредону.

– Если ты считаешь, – сказал он не без угрозы, – что управлять скаковыми конюшнями так же просто, как продавать антикварные вещи, ты сильно ошибаешься.

– Я больше не занимаюсь антиквариатом, – спокойно ответил я. Как будто он этого не знал.

– Это два принципиально разных дела, – заявил он – Любое дело подчиняется одним и тем же принципам.

– Чушь.

– Необходимо установить реальные цены и удовлетворить спрос покупателей.

– Не думаю, что тебе удастся удовлетворить спрос на фаворитов. – Голос его звучал презрительно.

– Почему же, – скромно ответил я. – Не вижу ничего сложного.

– Вот как? – ледяным тоном осведомился он. – Ты действительно так думаешь?

– Да. Если только ты поможешь советами. Он окинул меня долгим взглядом, пытаясь подыскать подходящий ответ. Зрачки его серых глаз сузились в точки. Челюсть расслабилась.

– Ты должен найти замену, – сказал он чуть заплетающимся языком.

Я неопределенно мотнул головой, и наш спор на сегодняшний день закончился. Потом он начал расспрашивать о проездках, по-видимому забыв, что считает меня некомпетентным в этом вопросе, и внимательно выслушал мой отчет о нагрузках по интенсивности и дистанции. Когда через некоторое время я собрался уходить, он опять спал.

Я вложил ключ в замочную скважину своей собственной квартиры в Хэмпстеде и открыл дверь. Голос Джилли гулко разнесся по прихожей:

– Я в спальне.

Мне не удалось удержаться от улыбки. Джилли красила стены.

– Думала, ты не придешь сегодня вечером, – сказала она, подставляя лицо для поцелуя и разводя руки в стороны, чтобы не испачкать меня краской. На лбу у нее сиял светло-желтый мазок, блестящие каштановые волосы запылились, но она была в хорошем настроении и прекрасно выглядела. Несмотря на свои тридцать шесть лет, Джилли имела замечательную фигуру, которой могла позавидовать любая манекенщица, и во взгляде ее серо-зеленых глаз сквозил незаурядный ум – Как тебе нравится этот цвет? – спросила она. – А еще я купила коричневый с зеленым ковер и совершенно жуткие, розовые в полоску, занавески.

– Ты шутишь.

– Колер просто восхитительный.

– Э-э-э... – сказал я, и она весело рассмеялась. Когда Джилли переехала жить ко мне, моя квартира была выдержана в строгом вкусе: белые стены, голубые шторы, старинная полированная мебель. Она не стала заниматься перестановкой, но Шаратон и Чиппендейл[2] перевернулись бы в гробу, увидев заново отремонтированную комнату, где стояли произведения их рук.

– Ты очень устало выглядишь, – сказала она. – Хочешь кофе?

– И сандвич, если дома есть хлеб. Она задумалась:

– Где-то должны быть хрустящие хлебцы. Джилли вечно сидела на диетах, это выражалось в том, что она просто переставала делать покупки. В результате мы все время ходили по ресторанам, и, естественно, эффект от ее диет получался обратным задуманному.