Она бы осталась незамеченной, если б Липкин не увлекся нарративом. Слишком уж подробно характеризовал рукопись, якобы прочитанную в гроссмановской квартире.

Подчеркнем: из всего сказанного выше не следует, что Гроссман не обсуждал солженицынскую повесть с Липкиным. Возможно, обсуждение было. И восторженный отзыв тоже.

Если такое случилось, то вне связи с рукописью, переданной Солженицыным в редакцию «Нового мира». Прагматика же истории про чтение повести до публикации ясна: Липкин акцентировал, что от него у Гроссмана не было секретов.

Сюжетов подобного рода немало в мемуарах Липкина. Но существенно, что он пытался акцентировать значимость литературного события – повести Солженицына – в биографии Гроссмана. Настаивал: тот одним из первых оценил талант будущего нобелевского лауреата.

Берзер в мемуарах тоже сочла нужным подчеркнуть, что Гроссман не раз о Солженицыне расспрашивал. Возможно, так и было. А бесспорно, что для мемуаристки опубликованная «Новым миром» повесть – значимое событие в биографии Гроссмана.

Подчеркнем: не только в ней. Событие, можно сказать, мирового значения. В ноябре 1962 года Солженицын проснулся знаменитым.

Разумеется, это был триумф журнала. Тематику и проблематику новомирской публикации сочли тогда сенсационными как на родине автора, так и за границей. В центре повествования – крестьянин, бывший колхозник, солдат-окруженец, вышедший к своим, но безвинно осужденный. А главное, взгляд не со стороны. Лагерь – глазами узника: обыденность ужаса лагерной жизни, способность героя в нечеловеческих условиях оставаться человечным.

Об авторе тогда мало что было известно даже сотрудникам «Нового мира». Знали, только что перед войной Солженицын закончил физико-математический факультет университета в Ростове-на-Дону, фронтовик, офицер, беспартийный, арестован и осужден за «антисоветскую пропаганду», официально признан невиновным восемь лет спустя, ныне – школьный учитель.

Солженицын оказался весьма удачливым дебютантом. И это отнюдь не случайная удача. Все совпало – талант писателя и точный расчет математика: запросам новомирского редактора идеально соответствовали и тематика повести, и ее проблематика, и, разумеется, биография автора.

Крестьянский сын Твардовский, в юности отрекшийся от «раскулаченной» семьи, вину свою помнил, даже когда был прощен родственниками. Стремился искупить малодушие, печатал очерки и беллетристику, связанные с жизнью крестьянства. Магистральная новомирская тематика. А тут – повесть именно о русском крестьянине, его трудолюбии, доброте и честности. Подчеркнем еще раз: человечности в бесчеловечных условиях. И автор – вовсе не литератор-профессионал, даже не столичный житель, а учитель в провинциальной школе. Ко всему прочему, фронтовик, безвинно осужденный и годы спустя оправданный.

Все это учла и Берзер. Отнюдь не случайно обратился к ней старый лагерный друг Солженицына, выполняя его поручение: рукопись должна была сразу «в первые руки угодить».

Репутация Берзер уже давно сложилась в литературных кругах. Отменный литературный вкус, честность, доброжелательность, бескорыстие, а главное – упорство, с которым редактор отдела прозы добивалась, чтобы рукописи, ею сочтенные достойными, были опубликованы, вопреки ожидаемым препятствиям.

Вот и рукопись «Щ-854» пришлось готовить к сложным маневрам. Сначала Берзер обеспечила перепечатку. На что, по Солженицыну, понадобилось не так уж мало времени. А еще пришлось редактору ждать, «пока Твардовский вернется из очередного приступа своего запоя (несчастных запоев, а может быть, и спасительных, как я понял постепенно). Но главная трудность была – как заманеврировать членов редакции и прорваться к Твардовскому, который редко ее принимал и несправедливо не любил (то ли не оценивал ее художественного вкуса, трудолюбия и отдачи всей себя интересам журнала, то ли ревновал к авторам, которые все с ней дружили и постоянно толклись в отделе прозы)».