В одной из таких комнат утром сидело несколько новобранцев. Солнце только встало, но будущие монахи уже не спали, а убирали разбросанную солому, которая служила единственной постелью в комнате. Никакой мебели не было совсем, только солома, словно это была не келья, камера. Окон в комнате не было – это была одна из срединных комнат в здании, а роль освещения выполняли старые вонючие жировые свечи. Говорят, что их покупают в портовом районе города, но откуда у монастыря деньги никто не знал и каждый раз все спорили, каждый раз не приходя к единому мнению.

– Давай поторапливайся! – высокий, худой послушник, с острыми скулами и глубокими впавшими глазами, подгонял двух оставшихся своих соседей.

– Ареф, мы успеем до прихода монаха, тут убирать-то делать нечего.

Ареф только нахмурил брови. Он был самый старший в этой комнате – несколько лун назад ему ударило пятнадцать лет. Одетый в старую серую грубую робу, высохший от бесконечных работ, юноша был одним из старых новобранцев. Поэтому он попытался надавить на свой авторитет и направил палец на пререкающегося с ним соседа и напрягся. Ноготь начал слабо искрить. – Собирайся Бьерн! Я не хочу тухнуть тут, а хочу развития. Если в ближайшее время меня не заберут во второй круг, то клянусь Девогобом, сожгу тут все!

– Не сожжешь, – с сарказмом ответил третий обитатель. Неопределенного возраста, с обритой головой, и яркими синими глазами. Лицо было круглым, но все тело было очень худым, словно его обладатель очень быстро похудел, сам того не желая. – Тут таких сжигателей как ты – треть монастыря. Тем более Бьерн прав, сегодня ничего не поменяется, снова разбредемся кто куда – кто на конюшню, кто в столовую, а кто за некромантами прибираться…

– Ты не прав Ивор, – палец с искрами дернулся в сторону другого паренька и тут же погас. – Недавно случилось кое-что, так что у нас есть шанс стать послушниками.

– С чего бы это вдруг? Инквизитор решился расширить набор в монахи? – Бьерн тихо хихикнул и рассыпал солому, которую до этого усердно собирал по всей комнате.

– Один из монахов сказал, чтобы мы усерднее готовились к приему в послушники. На кухне он подслушал разговор, что сам мастер Иероним будет проводить экзамен с набором в новые рекруты. Это будет касаться не только первого круга. Говорят, он будет лично проверять магические умения всех новых рекрутов.

– Брехня! Будто мастеру Иерониму делать нечего, как проверять рекрутов перед вступлением в послушники? И вообще, с чего бы вдруг будут набирать народ? – Бьерн, как самый молодой в комнате, которому едва исполнилось девять, не верил в подобное стечение обстоятельств.

– Да, с чего бы вдруг Иерониму идти к послушникам? Разве ему это надо? Есть куча других монахов вроде, – переспросил Ивор.

– Поговаривают, что кто-то из монахов перепутал заклинание обычного поджога, или чего-то переборщил, в общем он сжег три комнаты, а вместе с ним почти полсотни монахов самого разного возраста. Так что скоро будет объявлен набор, а вместе с тем вступительный экзамен, так что поторопитесь, я не хочу тухнуть шестой цикл в этом клоповнике!

Ареф дал пинка Бьерну, отчего тот повалился в кучу соломы. Мальчик обижено встал и, хотел было подскочить к обидчику, как тут же открылась дверь в комнату, и появился монах среднего возраста в длинной коричневой рясе до пола. Лицо было худощавое, с пышными усами, с полностью обритой головой. Послушник только рявкнул:

– Всем быстро собраться перед входом в башню. Работы на сегодня отменяются. Ждать моего прихода. Опоздание будет караться смертью!

Ребятня мгновенно все бросили и бегом побежали к входу в башню. Там уже собиралась большая толпа народа. Дети между собой гудели и галдели, гадая, зачем все собрались в такую рань. Ветер, налетевший с гавани, охлаждал воздух, и многие новобранцы дрожали от холода. Солнце, которое только проснулось и еще слабо грело воздух, только неприятно слепило глаза. Старые камни башен, покрытые мхом, с жадностью ловили свет солнца, отчего древние стены строений монастыря казались ярко зелеными и древними, словно появились здесь вместе с сотворением мира. Шпили двух башен, покрытые золотой краской, сильно били по глазам, превращаясь в яркое, болезненное пятно.