Через пару минут, ставя перед стариком чай и вазочку с крекерами, так понравившийся Касмерту дружище-официант, чуть наклонившись, почти шепотом, не переставая улыбаться, прошипел:

– Я надеюсь, нищеброд, что ты быстро выпьешь чай, сжуёшь печеньки, вприпрыжку уйдёшь и больше здесь не появишься. – И уже громче добавил: – Приятного чаепития!..

Глянув на часы, Касмерт попросил счет, расплатился и направился в сторону здания парламента. Надо было поторопиться, чтобы не опоздать на встречу с председателем. Опаздывать он не любил. Ещё не очень любил общаться с очень официальными лицами. Не любил потому, что эти лица, как правило, говорили на особом языке недомолвок и условностей, стараясь сохранить лицо даже тогда, когда сроки «хранения лица» по всем признакам уже истекли. И ему тоже надо было старательно делать вид, что всё нормально, а самое неприятное – стараться говорить на таком же «нечеловеческом» языке.

Ровно в три часа дня Касмерт вошёл в кабинет господина Мурмута. Шестидесятипятилетний, высокий, довольно стройный, почти спортивный мужчина больше походил на почтенного преподавателя университета, чем на политика. К такому человеку, на вид доброму и способному сопереживать, студенты наверняка стали бы, не смущаясь, обращаться с вопросами и просьбами, и он терпеливо выслушивал бы каждого, даже если бы в чем-то с кем-то не был согласен. Кабинет Мурмута был именно таким, каким Касмерт себе его и представлял: отсутствие всякой роскоши, излишества и объектов почитания. Небольшой рабочий стол, удобное кресло и стол побольше для совещаний и приема посетителей.

– Ну, как вам наш город? Собственно говоря, это ведь и ваш город? – протягивая Касмерту руку для приветствия, спросил Мурмут.

– Ваш город? Город понравился. Очень изменился ваш город. Многие знакомые улицы я не сразу узнал. Ваш Йэрсалан сейчас более организованный, чем когда-либо, и людей будто подменили – деловитость и рациональность чувствуются везде и во всём. Кажется, не осталось и следа от показухи и надменности.

– Да, мы трудно шли к этому. Ах, сколько ошибок было совершено! Трудно, очень трудно было вести общество вперед и при этом держать события под контролем, чтобы наши достижения не были обесценены теми, кто враждебно относился к переменам. Наша дорога была нелегкой, но мы достойно пришли к тому, что имеем сегодня. И смею заметить, что все положительные изменения произошли без видимых эксцессов и революций, а ведь не каждое правительство способно на такое. – Мурмут словно выступал перед аудиторией. – Хотя у нас в последнее время прослеживается одна социальная, а может, даже уже в чём-то и криминальная проблема, которая может поставить под вопрос все наши достижения. По информации, которой я обладаю, вы – человек очень наблюдательный. Вы даже пишете рассказы. Писатели умеют наблюдать за людьми, событиями и анализировать происходящее. Вы приметили что-то еще в наших гражданах, помимо организованности и дисциплинированности?

– Что касается рассказов, то я писатель начинающий. Надеюсь, что когда-нибудь что-нибудь из этой затеи и получится. Относительно же моего недолгого наблюдения за жителями вашего города… – Касмерт опять выделил слово «вашего» и выдержал чуть заметную паузу. – Очень, знаете ли, меня удивило то, что я не слышал, чтобы кто-то сигналил. Я помню, как приходилось избегать центральных улиц, чтобы не оглохнуть от автомобильных сигналов нетерпеливых водителей. Помню, отец даже шутил по этому поводу: «Автомобильный сигнал для взрослых в Йэрсалане – то же самое, что погремушка для младенцев. Для забавы и успокоения». А так, люди вежливы и обходительны, – продолжил он. – Жаль, правда, что они не улыбаются, не улыбаются открыто и искренне. И тогда так не улыбались, не улыбаются и сейчас. Может быть, чтобы объяснить этот феномен, надо привлечь психологов? Предположим, раньше люди были злыми из-за того, что приходилось бороться за достойное существование. Сейчас, когда жизнь так изменилась в лучшую сторону, вроде должно быть меньше оснований для озлобленности. Или они уже научились скрывать свои эмоции – примета развитого общества. А может, они не улыбаются, боясь почему-то показаться открытыми к общению?