Этот резкий рост затрат на рабов делал все более очевидными противоречия и риски, связанные с использованием их труда. Каждый взрослый раб представлял собой ненадежное капиталовложение для рабовладельца, которому в случае его смерти приходилось списывать его стоимость In toto, так что возобновление принудительного труда (в отличие от труда наемного) требовало больших предварительных издержек на все более ограниченном рынке. Ибо, как отмечал Маркс, «капитал, уплаченный при покупке раба, не входит в состав того капитала, посредством которого из раба извлекается прибыль, прибавочный труд. Наоборот. Это – капитал, отчужденный рабовладельцем, вычет из того капитала, которым он располагает в действительном производстве».[100] Кроме того, естественно, расходы на потомство рабов всегда были для рабовладельца непродуктивными издержками, и он стремился их минимизировать или вообще пренебрегал ими. Сельскохозяйственные рабы жили в ergastula казарменного типа, в условиях, близких к условиям сельских тюрем. Рабыни-женщины были немногочисленны, ибо рабовладельцам было невыгодно содержать их из-за отсутствия для них работы, помимо работ по дому.[101] Поэтому половой состав сельскохозяйственного рабского населения всегда был искаженным, и у рабов почти полностью отсутствовали супружеские отношения. В результате, уровень воспроизводства неизбежно оказывался низким, и численность рабочей силы сокращалась от поколения к поколению.[102] При позднем принципате для противодействия такому сокращению землевладельцы все чаще стали заниматься «разведением» рабов, выдавая рабыням премии за рождение ребенка.[103] И хотя у нас не слишком много сведений относительно масштабов такого «разведения» рабов в империи, на какое-то время оно могло стать средством, способным смягчить кризис во всем способе производства после закрытия границ. Но сколь-нибудь долгосрочным решением этого вопроса оно стать не могло. И при этом рост свободного сельского населения неспособен был возместить потери в рабовладельческом секторе. Опасения имперской власти по поводу демографической ситуации на селе выказывались еще Траяном, который учредил государственные ссуды землевладельцам на содержание местных сирот – предзнаменование грядущей депопуляции.

Сокращение рабочей силы невозможно было компенсировать и за счет роста производительности. Рабовладельческое сельское хозяйство в поздней республике и ранней империи было более рациональным и выгодным для землевладельцев, чем любая другая форма эксплуатации, отчасти и потому, что рабов можно было использовать постоянно, в то время как от арендаторов на протяжении значительных промежутков времени в течение года прока не было.[104] Катон и Колумелла старательно перечисляют различные виды домашней и несезонной работы, которую рабы могли выполнять, когда уже не нужно было заниматься вспахиванием полей или сбором урожая. Рабы-ремесленники были такими же умелыми, как и свободные мастера, так что именно они стали определять общий уровень развития всякой области, в которой они были заняты. С другой стороны, производительность латифундий зависела не только от качества их vilicus управляющих (всегда бывшего слабым звеном в хозяйстве fundus), но и от надсмотра за рабами, который было особенно трудно осуществлять при выращивании на полях экстенсивных зерновых культур.[105] Но, прежде всего, невозможно было преодолеть определенные внутренние пределы производительности рабской рабочей силы. При рабовладельческом способе производства были свои технические достижения; как мы видели, его возвышение на Западе было отмечено важными нововведениями в сельском хозяйстве, прежде всего, внедрением ротационной мельницы и винтового пресса. Но его развитие было очень ограниченным, так как он покоился, по сути, на аннексии труда, а не на эксплуатации земель или накоплении капитала; поэтому, в отличие от феодального и капиталистического способов производства, которые пришли ему на смену, рабовладельческий имел слишком мало объективных стимулов для технологического прогресса – его тип роста, постоянно требующий дополнительного труда, образовывал структурную область, которая в конечном итоге сопротивлялась техническим нововведениям, хотя изначально и не исключала их. Поэтому, хотя и не вполне справедливо утверждать, что александрийская технология оставалась неизменной основой трудовых процессов в Римской империи или что за четыре века ее существования не было введено ни одного трудосберегающего орудия труда, пределы развития римского сельского хозяйства вскоре были достигнуты и жестко закреплены.