Одиссей удовлетворенно кивнул.

Подполковник, допив кофе – встал, застегнул плащ, и, указав спрятавшемуся за стеклом огромного, на всю стену, окна кафе официанту на деньги, оставленные на столе и, для надежности, помещенные под чашку – бросил своему собеседнику:

– Ну что, пошли… банкрот. Проводишь меня до автобуса, мне к вечеру нужно уже в Софии быть.

Выйдя на улочку, ведущую от моря, они по кипарисовой алее, идущей вдоль корпусов разных пансионатов и отелей, летом многолюдных и шумных, а теперь притихших и как будто затаившихся в ожидании – направились к автобусной стоянке. В этот ранний час на ней одиноко травил воздух соляровым выхлопом потрёпанный «чавдар» до Бургаса – дожидаясь пассажиров на первый рейс. Не дойдя до автобуса метров двадцать, Левченко, обернувшись к своему спутнику – сказал вполголоса:

– Ну, всё, будем прощаться. Да, чуть не забыл – генерал просил тебя особо не зарываться, напомнить, что наступление далеко не для всех заканчивается флагом над рейхстагом, трофеями и орденами. Кому-то выпадает и фанерная звездочка на самодельном обелиске и со святыми упокой…. Запомнил? – Одиссей кивнул. – Вот и славно. Обелисков у нас за плечами и так уже изрядно, а вот взятых рейхстагов пока – ни одного. А посему – пришло время открыть им счёт!

– Значит, не получилось…. – Генерал Калюжный тяжело вздохнул.

Левченко отрицательно покачал головой.

– Не получилось. Да и не могло получиться – мы же изначально были готовы к этому варианту развития событий. Слишком уж силы неравные. У тех, что играют за чёрных, все ключевые фигуры в тамошней элите – ежели, конечно, этих никчемных болтунов можно назвать элитой – давно в кармане. А у нас? Полторы калеки…. Да и Пилот слишком уж понадеялся на народную поддержку, популист хренов. Народ-то его поддержал, да что толку? К тому же старый замполит его слил, для Пилота это был удар в спину.

Калюжный закурил, выпустил клуб сизоватого дыма – и сказал вполголоса:

– Да уж, старый коммунист проявил себя во всей красе, что и говорить. Сукин сын…. Я, Левченко, скажу тебе честно – никогда я этих … выдвиженцев, из национальных кадров – не любил. Был у нас в академии один такой, латыш, Круминьш по фамилии – так он на собраниях клеймил империализм так, как будто лично Рейган у него лет пять назад сотню занял – и не отдаёт. А в восемьдесят восьмом с секретными документами этот боец идеологического фронта рванул на рыбацкой лодке в Швецию, и, ежели б не его морская безграмотность – имел бы штаб Прибалтийского округа бледный вид…. Вместо Швеции причалил товарищ подполковник Круминьш к польскому берегу и принялся у польских – приняв их за шведских, заметь! – пограничников политического убежища просить, обещая за это выдать главную военную тайну Советского Союза. Мальчиш-плохиш, понимаешь…

– Ну и что… чем закончился его вояж? – чуть улыбнувшись, спросил Левченко.

Калюжный пренебрежительно махнул рукой.

– А, ерундой, десяткой обошлось. Тогда ж у нас бардак начинался, и вместо пули в затылок получил этот Круминьш смешной срок – какой до конца, кстати, и не отсидел. В девяносто первом он из предателя и перебежчика в одночасье стал латвийским героем сопротивления и борцом с тоталитарным режимом. – Генерал вздохнул, покачал головой, и, вернувшись за свой стол, продолжил деловито: – Ладно, что мы из всей этой литовской истории можем вынести? Пилота нам, как я понимаю, уже не спасти?

– Пилота валят наглушняк, партия разыграна, как по нотам. В конце октября тамошний Департамент госбезопасности – литовский ФСБ – довел до спикера и его замов сведения о связях Пилота с некими международными криминальными кругами. Кто готовил эту дезу, мы выяснили, взяли ребяток на карандаш. Пару человек в этой лавке отказались визировать подобную хрень – этих мы тоже выявили, по возможности отработаем. А первого ноября этот документ – который был для служебного пользования, между прочим – вдруг почему-то оказался опубликованным в прессе.