Мысли пролетают мгновенно. В этот самый момент я вижу, что дверь в каюту им наконец-то удалось открыть. Вижу перекошенное лицо Шестакова. Вижу людей из десанта. В руках у всех действительно боевые бластеры. Оружие, из которого убили моих ребят.

С той стороны каюта представляется в обычном виде. Стена гостиной на месте. Все как прежде.

– Ищите, – кричит командир. Бойцы разбегаются по всем комнатам. Шестаков в гостиной. Он понимает, что меня здесь нет. Никто не знает, в какой комнате прибор сработал.

– Ушел, сволочь. – Всегда спокойный, здесь командир открывается мне с совершенно иного ракурса. Таким его видеть не приходилось никогда. Он озлоблен, и, похоже, чем-то напуган.

– Крис, – кричит он мне, – ты здесь, я знаю. Ты не должен уходить. Ваша болезнь смертельна. Ты должен вернуться. Только на Земле тебя вылечат. Вернись. Это приказ.

Так он кричит еще минут пять. То упрашивает, то угрожает. Взывает к моему чувству ответственности за свою жизнь. За жизни других тоже. Люди по ту сторону меня не видят и не слышат. Я их – да. Но я застыл и боюсь пошевелиться. Я не хочу умирать прямо сейчас.

Как же, вернись. Если бы я не видел гибели ребят, может и повелся бы на все эти увещевания. Но теперь выйти – значит погибнуть после выстрела из бластера. Наверное, это произойдет быстро.

Нет, я все же поживу еще немного. Разберусь, что с болезнью на самом деле. Тем более, никаких симптомов уже не проявляется. Да и всяко лучше умереть не от их выстрелов.

Я вижу, как Шестаков грязно ругается.

– Да и шут с тобой, – кричит он. – Все равно подохнешь.

Сплевывает и уходит. Десантники следуют за ним. Следующие полчаса я провожу в прострации. Такова реакция организма на все происшедшее. Ноги и руки трясутся, и эту дрожь ничем не унять. Пусть себе. Все равно никто не видит. Даже не пытаюсь взять себя в руки.

После в каюту приходит Глущенко со своей бригадой. Устанавливают датчики по всем комнатам. Маскируют, чтоб не бросались в глаза. Вот почему сирена сработала. Не просто на движение, а именно на действие расширителя. Любое действие.

Значит, Пашку ждали. И он, скорее всего, жив. Неужели правда? Это умозаключение окрыляет меня. Ничего, господин Шестаков. Мы еще повоюем.

Выходит, путь назад мне пока закрыт. Что делать дальше, тоже неясно.

Я достаю из рюкзака паек и обедаю. Аппетита, конечно, нет. Успокаиваю себя тем, что нахожусь в безопасности. Действия? Понадобится время, чтобы обстоятельно все обдумать. Утро вечера мудренее. Подкладываю под голову рюкзак и проваливаюсь в мутную дремоту, переходящую в тревожный сон.

Чуть раньше, когда новый браслет был готов к изготовлению, мне на ум пришло внести в него еще кое-какие усовершенствования. Функцию запрета передачи данных о своем состоянии и местоположении. Сигнал входящего звонка заменить на вибровызов. И включить защиту от пеленгации. Все происходило путем набора пары комбинаций на виртуальной клавиатуре.

Руки еще дрожали, когда проделывали эту несложную операцию. Глаза закрывались от усталости. Вот теперь база не видела, где я нахожусь. Так оно надежнее. Техника должна верно служить только ее владельцу. А сейчас можно перевести дух. С этой мыслью сон совершенно одолел меня.

Сон отпускал постепенно. Как огромное ватное одеяло, он навалился и окутал тревожной дремотиной, сулящей не отдых, а заполняющей организм еще большей усталостью. Такое бывает, когда предыдущий день приносит массу не вполне положительных впечатлений. Всю ночь я отчаянно закрывал дверь в свою каюту. Ничего не выходило. И я снова и снова видел коридор, Шестакова и десантников, расстреливающих мой отряд. После командир подходил ко мне, отбрасывал бластер, протягивал руки к моей шее и душил меня с выражением величайшего наслаждения.