– Помнишь дачу моего папы в Луговке?

– Конечно, – кивнул он.

– И знаешь, как я не хочу ее продавать, хоть толку с нее никакого…

– Я понимаю, – очень мягко сказал Ручьёв, опять беря ее за обе руки (но уже не сжимая. Скорее благоговейно).

– Ты бы съездил туда… на досуге, – она ощутила, как потеплели щеки (догадывался ли Ручьёв о том, с кем она регулярно бывала в Луговке этой весной?), – Знаешь ведь, в бесхозном доме могут обосноваться бродяги, подростки, словом – всякая шваль…

– Я съезжу и прослежу, чтобы шваль там не поселилась, – спокойно сказал Ручьёв.

– Ключ от дома найдешь под третьей ступенькой крыльца, – он снова кивнул, – Вроде все, – очередная улыбка (чтобы не расплакаться), – Не считая того, что я совсем не хочу, чтобы ты подыскивал мне замену.

– Это и нереально, – ответил Ручьёв без улыбки.

– Тогда… – привстав на цыпочки (ввиду его высокого роста), она очень нежно (правда, коротко) поцеловала Ручьёв в уголок его твердого рта, быстро отстранилась, отвернулась и уже не оглядываясь, направилась к стойке для регистрации пассажиров рейса №__, отбывающего в Швейцарию.

Следом, с явным облегчением на лице, шел Савельев. Шеф, инструктируя его утром, предупредил, что в аэропорту могут быть "эксцессы" и пообещал, что в случае возникновения подобного "эксцесса" (то бишь, отказа его супруги лететь в Берн), он вышвырнет его с работы без выходного пособия и без рекомендаций.

А высокооплачиваемой работой у президента "Мега-банка" Савельев дорожил, как и любой здравомыслящий человек.

* * *

…Проводив долгим взглядом взмывший в небо лайнер, пока тот не превратился в едва различимую точку на горизонте, Ручьёв медленно направился к своему "Фольксвагену". Сидящему за рулем Ивушкину (бессменному адъютанту) сухо скомандовал: "Выходи", а когда тот повиновался, протянул ему купюру: "В агентство вернешься на такси".

Ивушкин слегка покраснел, но от денег отказываться не стал.

Ручьёв сел на место водителя, захлопнул дверцу. Машинально сунул руку в карман за сигаретами и нащупал там цепочку.

Достал, полюбовался изящной "змейкой". Невольно улыбнулся, вспомнив слова Анны о нравах французских дворян семнадцатого века.

При чем тут век, Франция, дворяне?

Во все времена и в любых странах есть вещи, не меняющиеся. Если ты действительно любишь.

Да. Если любишь.

…Он выкурил сигарету, с досадой отер слезящиеся (вероятно, от дыма) глаза, цепочку положил в кармашек портмоне и поехал домой.

Сегодня он не хотел появляться в агентстве.

Сегодня он намеревался основательно надраться в хлам в обществе любимого сенбернара по кличке Малыш.

* * *

…Нет, не благими намерениями вымощена дорога в ад, мог бы сказать Кирилл Смирнов, двадцатитрехлетний студент политехнического вуза, красавец с немного "цыганистой" внешностью, без гроша в кармане, но добрым нравом, если б кому-нибудь взбрело в голову задать ему сей риторический вопрос.

Не благими намерениями, а элементарными глупостью и легкомыслием вымощена дорога в ад – вот что мог сказать Кирилл, когда его грубым тычком втолкнули в тесное, провонявшее пылью, табаком и потом казенное помещение, где за обшарпанным казенным столом сидела безликая казенная фигура (дознаватель или следователь… Кириллу, собственно, было все равно) и отстукивала какую-то казенную бумагу на допотопной казенной машинке, не обращая на вошедшего в его кабинет задержанного ни малейшего внимания (пока, во всяком случае).

…Не удалось Кириллу взглянуть воочию на дельту Волги, насладиться дивной рыбалкой, воспользовавшись гостеприимством Степана Сергеевича Орлова – родного дяди его лучшего друга.