На встречу с голубой подковой
Упрямо с западных степей
Спешил веселый родниковый
В шаг шириной всего ручей.
За вкус воды и нрав игривый,
Пусть той воды в нём сам пустяк,
Его назвали здесь красиво —
Добренька, попросту – Ревчак.
Ревел ли он и впрямь когда-то
Иль Ревчаком шутник нарёк,
Но каждый был не прочь близ хаты
Иметь подобный ручеёк.
Ревчак в ранг речек не годится,
Но, как и Ея, нес в себе
Немалое в судьбе станицы,
В судьбе всех нас, в моей судьбе.
Руки художника достоин
Сюжет тех лет: с кнутом в руке,
Мальчишка в шляпе из соломин
Пасет гусей на Ревчаке.
Для детворы Ревчак был грядкой,
Где, как рогоз, и мы росли,
А наши корни – пальцы, пятки —
Не вылезали из земли;
Где дружба “вечная” и драки;
Где мы гуртом то лепим гать,
То ползаем в грязи, как раки,
Чтоб раков в норах добывать…
Теперь случись увидеть глазу
Там затвердевший детский след,
И сердце вздрогнет как-то сразу:
Не мой ли с тех далеких лет?
Там, где Ревчак впускала Ея,
На побережьях левых двух,
Спал в травах, щедро зеленея,
Нетронутый широкий луг.
Как раз у этой Еи части
В один известный миру час
На счастье нам и на несчастье
Станица наша началась.
Здесь первые и встали хаты,
Ну и, конечно ж, неспроста:
И огород – всегда богатый,
И рядом – выпас для скота.
Меня к дворам тем, первым, ныне
Влечёт особенно один —
Где жил, почти посередине,
Мой дед Никита Чепурнин.
В числе переселенцев первых
Его был прадед или дед.
Но двор… ведь он донес, наверно,
От тех начал какой-то след?
Второй и третий хат порядок
Обосновались выше чуть,
И уж вдоль тех и хат, и грядок
Пролег станичный главный путь.
Первоначально до Добреньки
Дорога шла, до Ревчака,
Хоть, впрочем, бравым казаченькам
Что на пути большом река?
А тут – ручей одношаговый.
Вброд ехали, мостили гать,
Но берег правый ревчаковый
Стремились тоже заселять.
И там влеклись все тоже к Ее,
К ее пустынным берегам,
Чтоб жить свободнее, вольнее,
Имея скот и выпас там.
Но заселялся все ж охотней
Левобережий угол – Кут.
Дворы, сараи, хаты плотно
В ряды выстраивались тут.
У главной улицы станицы,
На самой площади большой
В свой час надежно разместиться
Успела церковь – Храм святой.
На каждого взгляд мудрый, строгий
Глядеть стал из-под куполов,
Повелевая верить в бога,
Молясь, креститься вновь и вновь:
Под звон к заутрене, к обедне,
К вечерне, по усопшим звон…
Роль веры, в общем, не последней
Была в казаках испокон.
То общею легло печатью
На быт станичников и труд:
Боязнь греха, боязнь проклятья
Смиряли верующий люд.
Хоть, впрочем-то, не в полной мере:
Ведь жив, твердят, и сатана;
А в ком искус сильней, в ком вера,
Потом увидится сполна.
В двухстах саженьях от впаденья
Добреньки в Ею, где река,
Омыв станичные владенья,
К востоку сдвинулась слегка,
Открыв пути к целинным землям,
Века дремавшим а рекой,
Лег мост, по-тутошнему – гребля,
Всему свидетель первый мой.
Любой въезжающий в станицу,
С моста поднявшись на бугор,
Знал риск немедленно вломиться
В высокий и глухой забор.
Отселе – влево или вправо,
Дороги прямо дальше нет.
Тут жил и знал за это славу
Ерош Самсон, второй мой дед.
Сейчас про деда – это к слову,
А главной мыслью было тут —
Сказать про мост, про ту основу,
Что всех влекла селиться в Кут,
Ибо дотоле за рекою
Одна таинственность жила.
Казалось: вот, подать рукою,
Но коротка рука была.
Красна весна – лиха дорога,
И доберись ты в те места,
Где есть земля и даже много,
Но к ней – ни брода, ни моста.
Туда мостили, правда, кладки,
Но то – чтоб двигаться пешком.
А много ли притащишь с грядки
На собственном горбу мешком?
Порой и вброд переходили,
Так то ж с подводою пустой.
А нагрузи – застрянешь в иле
И уж тогда хоть вечность стой.
Да, это точно, про телушку
Тут первый кто-то произнес,