Я шла размашистыми шагами и от возмущения сопела на весь лес. Я ему покажу и утопленниц, и сирен, и мавок. Думает, раз я простая кикимора болотная, то и обращаться со мной можно по-хамски? Не дождется.

Я вышла на границу двух лесов. Как получилось, что она жила там, я не знаю, не спрашивала. Смешанный лес был наполнен светом, гомоном птиц, шуршанием листьев, в которых запутался ветер. В нем хотелось гулять, размышлять о прекрасном. Переступая через упавшие деревья, я шла по волглому покрову из прошлогодних листьев. Неподалеку можно было найти грибы и ягоды. Этот живой, пышущий всеми красками лес, заканчивался стеной травы, которая, получив максимум света, стремилась вверх. Она хотела вобрать в себя всю радость солнца, проникающего сквозь отступившие деревья.

Через несколько шагов начинался второй лес, стоящий на подстилке из опавших игл, он был наполнен терпким, смолистым сосновым запахом. Редко где можно было увидеть пучки травы, которые смогли при минимуме тепла пробить себе дорогу. Длинные, голые ветви тянулись к солнечным лучам, но густые, плотные кроны все впитывали в себя и не пропускали к страждущим и лучика надежды. Только на входе в лесной массив росли плотные кустарники.

Это место всегда завораживало. Буйство трав, обилие света и жизни резко сменялось на забвение, спокойствие и невидимую борьбу за каждый лучик солнца, за каждую крупицу тепла. Редкое сочетание.

Я глубоко вздохнула. Люблю сосновый лес, хоть там сыро и мрачно, мне все-таки ближе и роднее именно он. Но иногда темнота надоедает, хочется выйти из сумрака и вобрать в себя свет и тепло.

 На пересечении двух явлений природы, разных, но при этом естественных проявлений жизни, стояла однокомнатная избушка. Та самая, что на куриных ножках. Хотя правильнее будет сказать – на длинных сваях, защищающих от подтопления весной и от заметания снегом зимой. Чтобы можно было выйти, а не сидеть заваленной по самую крышу. Вокруг избушки – забор с черепами, в которых на ночь зажигались огни. А чем, по-вашему, можно заняться долгими зимними вечерами? Сидит нежить, тихонько вырезает поделки из дерева, и такие шедевры иногда выходят.

Я толкнула незапертую калитку и прошла во двор. Давненько я сюда не заходила, теперь тут полноценная ферма. На входе меня поприветствовали утки, дальше паслись гуси и вдалеке виднелись клетки с кроликами. Все, приплыли, Крис поглотило хозяйство.

«Оборотень фермера-садовода ее покусал, что ли?», – размышляла я, топая мимо клумб с розами, грядок с какой-то травой и теплиц. Зачем такое разводить? Засеяла все травой, посадила цветы и больше ничего не надо. А тут прямо хозяйственный двор какой-то.

Я поднялась по высоким ступенькам и нажала на звонок. «К настоящему колдуну, он загубил таких, как ты, не одну», – раздался из-за двери великий хит «Короля и Шута»3.

– Заходи, – крикнул знакомый голос, – кто бы ни был путник, заходи.

Я открыла небольшую деревянную дверь и переступила через широкий порог. Темные, прохладные сени, в которых хранились пустые банки, ведра и мешки с неизвестным веществом. Дернула на себя еще одну дверь, обитую тканью, и зашла в сам дом. «Для тепла», – многозначительно ответила как-то раз Баба-Яга.

Дому было лет двести, не меньше. Темные от времени бревна, дощатый пол с длинными, полосатыми коврами, которые хозяйка называла дорожками. Маленькая кухонька, в которую влезали лишь холодильник и шкаф, служивший и кухонным гарнитуром, и варочной поверхностью. Больше ничего в этот закуток не помещалось.

Далее большая печь, которая занимала одну треть всего пространства. За печкой была спальня, ограниченная шторкой. Потом шла просторная комнатка с одним окном, под которым стояли два огромных сундука с ценными предметами. По стенам – куча всяческих полок со склянками, несколько стеллажей с пробирками и колбами, в которых плескались жидкости разных цветов, а в некоторых не только жидкости. Посередине стояли стол и диван. Рядом со мной находились еще два больших, старинных платяных шкафа. Больше в домике ничего не было.