– Устройте, милочка! – отвечала жена за притихшего и затравленного, что зверёк, профессора. – Может, Иван Петрович вдохновится и закончит статью о свином цепне. А то второй месяц держит редакцию ни с чем.
– Непременно закончит! – ободряюще подмигнула Зина, а профессор окончательно уверился, что закончит сегодня не статью о паразитах, а самою жизнь.
Потому, когда прибыли в аэроклуб, где собралось на удивление немало отважившихся на безумный прыжок, а в воздухе неприкрыто царило весёлое и нервное оживление, Иван Петрович не раздумывая позорно бежал.
– Держи его! Хватай! – улюлюкала вдогонку тёща. Благородный племянник беспомощного вылупился:
– А-а… Куда же?..
А жена незаметно пожала Зине руку и сказала:
– Спасибо, Зинуля! Как припустил!
– Не за что, – в ответ усмехнулась та. – Зарвавшихся следует иногда проучить. У меня папуля тоже был ловелас. Ох и попил матушке крови…
Как Сима Петровна замуж подумывала
Дом Симы Петровны загнут буквой «Г». Живёт Сима на пятом, окнами во двор, первый от угла балкон – тот, что выделяется обилием цветов.
Выйдя одним погожим утром полить растения (по-простому: в сорочке, в бигуди), Сима Петровна вдруг отказала благоухающим питомцам в водной процедуре и ретировалась в квартиру.
Рукой подать, – с увитого плющом балкона на пятом этаже другого крыла на неё пялились! Мужик лет пятидесяти – кобель по первому разряду, как из третьеразрядного романа, капитан дальнего плаванья.
Подобные книжки продают в газетных киосках. Стоят меж брошюрой «Как в пятьдесят перестать ждать и начать просто жить» и справочником садовода.
По привычке болтаться на волнах капитан покачивался в кресле-качалке, посасывал трубку и нагло буровил взглядом Симу Петровну, словно она риф, а ему предстоит взять его. Голова обрызнута сединой, рубленое каменное лицо, ямочка на подбородке.
Кресло большое, на узком балконе помещается лишь вдоль – вот Сима ему и прямо по курсу.
«Нахал! Раздевает взглядом…» – негодовала Сима, срывая пред зеркалом бигуди и наводя причёску. Десять минут, и выпорхнула на балкон – не узнать бабу! Но капитана и след простыл.
«Грубиян!» – ещё пуще возмутилась Сима Петровна и дольше обычного обихаживала петунии, бархатцы и вьюнок. Зачем-то выдернула вместе с сорняком цветы и полностью утвердилась в невоспитанности незнакомца с трубкой, который так и не появился.
Когда другим утром он опять покуривал в кресле, Сима Петровна предстала во всеоружии: вечерний мейкап, взбитые локоны, сияющее после кремов лицо выражает такую озабоченность цветами, точно в горшках произрастают младенцы. На капитана ноль внимания.
Тот? Тот, как и давеча, вызывающе пялился и смолил трубку. Не выдержав столь откровенного, исполненного либидо взора, Сима фыркнула и демонстративно удалилась.
В комнате она схватила пяльцы и стала возмущённо орудовать иглой, а нитка-то и не вздета…
– Ах, бесстыдник! – отбросила в сердцах шитьё и рухнула на кровать. От возмущения разыгралась мигрень. Что себе позволяет?! Животное…
– Я ужо тебе! – погрозила Сима, и… на следующий день коротко подстриглась. Тридцать лет не решалась… Легкомысленная стрижка, как добрый прокурор, скостила Симе лет пять со срока и кучу бабок в придачу.
«Можно было не стричься, – любовалась она в зеркало, – но женщина должна себя баловать почаще. А деньги отобью на продуктах. Давно хотела сесть на диету, а сейчас самые овощи. Очень вовремя я подгадала…»
И, как неподкупный судья, решительно заточила в морозилку сосиски, животное масло и шмат сала…
Взамен наварила гречки без соли. Час потратила на гимнастику. После непривычных перегрузок напал такой жор, что пришлось освободить по УДО и сосиски, и сало…